2х2=3,5. Серебристое перо, ты кто такой?

Распечатка форума от 3 августа 2018 года.

Идет дождь. Следственная комната другая, неба отсюда не видно, только краснокирпичную стену. Сквозь открытую форточку слышно, как стучат по жестяному карнизу тяжелые капли дождя. Пахнет краской.

— Как видите, Герман Александрович, у вас появились защитники. То есть не защитники — я бы сказал, сочувствующие. Это хорошо, это в наших интересах. В ваших. И их число растет. Особенно после статьи некой Ирины Сивцевой. Очень такой жалобной, проникновенной. Это ваша знакомая? Ирина Сивцева?

— Не знаю такую. По крайней мере не помню. Возможно, кто-то из моих пациентов.

— Она где-то раскопала всю историю вашей жизни. Очень статья… такая… Там о девочке-то, обо всем этом, — адвокат кивает на распечатки, которые убирает в папку, — ничего нет, там о вас. О вашей сестре, о том, как вы с сестрой росли без родителей, о травме, как вы все детство ходили на костылях, о жутком случае в классе.

— Вот как?

— Вашему делу это, конечно, никак не поможет, на приговор не повлияет. Впрочем, это вас и не интересует. Но эта статья подняла волну негодования по поводу случая вашей сестры. Заговорили опять о подкупе богачами правосудия. Если хотите, можете составить заявление. Кто знает, вдруг на этой волне удастся открыть дело об убийстве вашей сестры. Тем более что всплыла одна фотография.

— Какая фотография? — Герман поднимает голову от ладоней, которые внимательно разглядывал, и смотрит на адвоката. Тот сегодня одет по-простому, в джинсах и свитере, с ботинок на пол натекло, на отмытую подошву налип желтый лист.

— Фотография с датой «22.10.1999 17:15». На ней ваша сестра и Ломакины, ну, то есть Ломакин и Ольга, отчаливают с причала на яхте, которую потом нашли пустой в море. Яхте, которая, по показаниям Ломакина, якобы пропала и затем нашлась пустой. Которую якобы взяла ваша сестра и одна на ней вышла в море. Получается, что Ломакины соврали. Но я бы на вашем месте не стал возлагать особых надежд. Доказать убийство почти невозможно. Да и наказывать некого, сами понимаете. Можно надеяться только на одно: дело, если его откроют, получит большую огласку. О случае вашей сестры многие в стране узнают.

— Вы даже не представляете, Миша, что для меня сделали! — Герман сглатывает, закрывает лицо ладонями, потом отнимает их, протягивает руку адвокату, крепко пожимает протянутую в ответ. — Спасибо. Конечно, я напишу заявление.

Рукава свитера Германа натянулись, и на запястьях видны кровоподтеки.

— Вас достают здесь? — спрашивает адвокат.

Герман отмахивается, впервые за много месяцев губы складываются в подобие улыбки.

— Теперь это не имеет значения.

Она здесь. Сквозь прутья клетки, в которую его посадили, как какую-нибудь обезьяну, Герман видит Аришу. Она впервые присутствует на судебном заседании. До этого ее представляла женщина с истеричным голосом и жабьей шеей, начинавшейся, минуя подбородок, сразу после тонких крашеных губ. Она и сейчас сидит рядом с Аришей, победоносно поджав губы. Его девочка совсем взрослая. Пытается спрятать глаза под косой челкой, сережки вспыхивают под электрическими лампами. Из-за света ламп волосы кажутся светлее. Лицо бледное, усталое, на щеках красные пятна. Ни разу не посмотрела в его сторону. Держит за руку Митьку. Тот тоже осунулся, похудел. Белые волосы, стянутые в хвост, под этим светом выглядят безжизненными, искусственными. Детское выражение исчезло и с его лица. Митька несколько раз встретился взглядом с Германом — отчужденно, холодно, ненавидяще.

Ариша откручивает крышку от бутылки с водой, делает несколько глотков. Ее представительница с жабьей шеей что-то шепчет ей на ухо. Ариша, похоже, ее не слушает. Смотрит прямо перед собой. Натянула рукава свитера до кончиков пальцев. В этот раз зал полон, много журналистов. Вспышки фотоаппаратов нет-нет да и выстреливают в Германа. Миша сказал, что сегодня могут вынести приговор. Обвинительный, разумеется. Принес Герману накануне чистую одежду. Несмотря на то что одежда пропахла потом и страхом, пока его перевозили в тесном автозаке с другими счастливчиками, едущими в суды, от нее и сейчас тянет новизной и чистотой. Лучшего запаха за несколько месяцев в СИЗО и не придумать.

Голос судьи достигает ушей Германа, но смысл слов до сознания не доходит. Герман не спал уже много ночей. Чтобы сознание совсем не уплыло, он продолжает смотреть на Аришу. Черты лица ее потеряли спокойно-радостное выражение буддийского монаха. Черный свитер с капюшоном (наверняка накидывала на голову, когда шла по коридору) мягко обволакивает тонкую нежную шею. Обрывки слов выступающих: похищение, цирк, шантаж… цепляются за сознание Германа, но текут мимо. А Ариша слушает, изредка руки ее вздрагивают. Да, он принял правильное решение. Теперь Герман убежден в этом. Возможно, единственное правильное решение в своей жизни. Даже если Ариша сейчас так не считает. Она справится, Герман уверен.

Он переводит взгляд на журналистов, изнывающих от ожидания приговора. Они, похоже, ждут его больше, чем он. Судья обращается к Арише:

— Суд приглашает потерпевшую Наталью Ломакину.

Его девочка поднимается. Смотрит на судью. В наступившей тишине раздается ее негромкий голос:

— Меня зовут Арина Морозова. Прошу обращаться ко мне так.

Сердце Германа ударяет глубоко и сильно, точно древний колокол.

— Но… — Голос судьи выражает неудовольствие. — Хорошо. Суд приглашает потерпевшую Арину Морозову.

Ариша встает и идет к трибуне. Герман пытается замедлить в голове этот кадр. Вряд ли ему когда-нибудь снова придется увидеть свою девочку. Кажется, она еще немного выросла. На голову выше большинства собравшихся в зале людей. Тонкую мальчишескую фигуру обтягивают темные джинсы, челка и короткая стрижка подпрыгивают в такт шагам. Смотрит прямо перед собой, пытаясь не щуриться от вспышек фотоаппаратов.

Выступив, Ариша покидает зал суда.

За те несколько месяцев, пока Герман ждал ее совершеннолетия, он успел подготовиться к сегодняшнему дню. Даже в таком окружении, как у него, найдется человек, который приведет к другому и в конце концов к тому, кто нужен. Тому, кто доставит на судебное заседание маленькую вещицу. Герман кладет в рот капсулу и надкусывает ее. Горечь цианистого калия мгновенно достигает рецепторов. Герман задерживает вдох, обводит взглядом зал суда. Жаль, что в зале нет окон и он не может напоследок посмотреть на солнечный свет. Впрочем, это уже неважно: еще немного, и мир наконец рассыплется в хаос.