Позабыв о времени, я устремился вперед, ближе к воротам. Там, на небольшом помосте разворачивалось целое представление — то ли спектакль, то ли еще чего. Люди в ярких одеждах и все поголовно в высоченных остроконечных колпаках, что-то стройно декламировали, барабанщик заполнял пробелы их речи дробью, а толпа окружившая помост протяжно охала.

Но насладиться представлением я не успел, мое внимание отвлекли две спешащие во чрево города фигуры. Вишнево-черные костюмы, залихватский смех и дурашливые подскоки на ходу были волнительно родными. Еще не вполне утвердившееся счастье заскользило в пределах моей грудины. Позабыв обо всем на свете, я помчался за удалой парочкой арлекинов, наскакивая на танцующих, поющих и пьющих горожан и жителей близлежащих сел.

Я нагнал арлекинов, когда они миновали городские ворота, и стал звать.

— Сеня, Кира! Эй, ребята погодите же!

Но ребята и не думали останавливаться. Тогда я обогнал их и чуть не сшиб с ног, наскочив со всего разбегу. Шуты оказались довольно дружелюбными, то ли в связи с праздником, тол и потому что выпивали. Но они не были теми, за кого я их принял.

— Откуда у вас эти костюмы? — спросил я.

— Заказали у «Зила и Ила», — пояснил один из них.

— У них самые божеские цены в городе, — добавил второй.

— Но почему именно такие? — продолжал недоумевать я.

— Ты не местный, да? Тут все шуты ходят в таких, кроме счастливчиков приближенных ко двору Айсу, у них золотисто-фиолетовые цвета.

— Айсу? Какой еще Айсу?

— Да парень, из каких дальних далей ты приехал? — подивились оба приятеля. — Нашу Айсу знают все в округе и за ее пределами, должно быть, тоже.

— Никто, правда, не знает, где пределы нашей округи, уж больно она велика, — прохихикал второй.

Я погружался в свой запредельный, воображаемый мир десятки раз, но сегодня впервые вступил в контакт с жителями Аметрина, с теми, кого создал сам. Это было странно и волнительно, ни на что не похожие ощущения. Мне хотелось о многом их расспросить, слиться с толпой, стать продолжением своего же творения. Но из грез меня выдернул голос глашатого, который возвещал о том, что до священного таинства осталось всего полчаса, и желающим на него попасть нужно поторопиться к замковым вратам.

— Как только таинство начнется, врата будут опущены, и вы не сможете проникнуть в священные золотые залы, — орал глашатай.

Меня словно кипятком обдало. Мои врата тоже, должно быть, скоро сотрутся, и я не смогу вернуться обратно. Как же я мог позабыть о времени! Я рванул обратно к холму что было сил.

Еще издали я увидел возвышающийся бугорок на лысой черепушке холма и позволил себе перевести дух. Но как только я преодолел подъем, мои двери стали странно себя вести. В сгущающихся сиреневых сумерках они неестественно мигали и трепыхались. Не успел я подбежать к стулу, что служил проходом, как его ножки и гнутая спинка заизвивались словно змеи и стали таять, обращаясь в сизоватый дым.

Пытаясь собрать в кучу, расползающиеся остатки прохода, я шарил в едком дыму руками, валялся и катался на том месте, где только что стоял мой стул. Я пытался чуть ли не врасти в землю, надеясь, что хоть частичка перехода осталась. Но он исчез, растворился во времени и пространстве. Моя связь с реальным миром стерлась, обратилась в дым и улетучилась. Я оказался заперт в границах собственных фантазий. Я стал пленником своего же творения, заложником самого себя.

Я лежал на выжженном солнцем холме и в темноте моей памяти постепенно высвечивались символы измученного прошлого. Родители, пытающиеся отговорить меня поступать в Муху, первый учитель рисования, утверждающий, что я безнадежен, обнаженная модель, на которую я ненароком наткнулся, когда еще ребенком вольничал в мухинских мастерских, и какие-то совсем уж, казалось бы, забытые призраки прошлого. Таков был прежний мир, неохотно посещаемый моей мыслью. Он был жесток, но и привычен, а теперь он был закрыт для меня.

Я пролежал на холме всю ночь, исторгая из себя слезы отчаяния, я орошал ими ссохшуюся почву под аккомпанемент празднующего Аметрина. К утру город затих, а я, вконец обезвоженный и разбитый, заснул. Проснувшись, я не узнал свой солнечный и благолепный край счастья и света. Все небо заволокли тяжелые свинцовые тучи, где-то вдали бушевал ураган, а сам город завешивала сплошная стена дождя.

Я слонялся по своему новому дому, полному волшебства, сказочных существ и прекрасных дев, в тоске бродил по городу, который теперь безжалостно заливало дождями. Ничего не радовало меня, скорее напротив, каждая деталь Аметрина напоминала мне о брошенной Мари. Проходя по улицам, я встречал женщин в нарядах, подобных тем, что я рисовал по ее просьбе, то тут то там натыкался на шарманщика, когда-то расстроившего мою возлюбленную, срывал с деревьев плоды, выдуманные ею, слушал песни птиц — ее песни; те, что она, бывало, пела в душе. А в довершении ко всему, меня повсюду преследовал ее лавандовый аромат. К замку, который жители называли храмом, я не ходил, просто не мог найти в себе силы увидеть созданные исключительно для нее залы, в которых суетится народ, не ведающий, благодаря кому все это существует.

Все шло как надо, наш маленький рай был готов, оставалась сущая малость — вызволить Мари из лап государственного аппарата. Но и тут я все испортил и не просто испортил, а уничтожил сам шанс на спасение. Я заперт здесь, она там, и между нами непроницаемые межпространственные толщи. Мы теперь даже не жители разных континентов, мы обитатели разных реальностей, отныне никак не пересекающихся.

Шел пятый день проливных дождей, река, что опоясывала город начала выходить из берегов, и затоплять подземные ходы и тоннели. Все поля размыло и урожай, что вот-вот должен был взойти, гибнул. Скот, не привыкший к такому климату чах, люди тоже. Не желая быть причастным к месту моих былых грез, я ушел в лес, соорудил себе шалаш из сваленного ураганом дерева и стал так жить, пока не наткнулся на смерть. Она явилась мне в облике обреченного звереныша. Бедняга жался к уже погибшей матери, пытаясь найти у нее молоко, но кроме раскисшей глинистой почвы и копошащихся червей ему ничего не попадалось. Я пригляделся, и понял, что это Золотистая Нункапа. Оранжевый комочек пуха с белыми лапками и мохнатыми, как у жирафа рожками поднял на меня красные глазки и повел длинным носом. Это чудо придумала Мари и даже сама нарисовала, я только немного подправил, добавив живости и пластики.

На трясущихся ногах я подошел к мертвой Нункапе и отодрал от нее малька, он жалостливо запищал и стал кусать мои пальцы, пытаясь ими поживиться. Я держал крохотное умирающее дитя Мари и не знал чем ему помочь. Я был бы в этот момент рад отдать ему и свои пальцы, только бы он выжил.

— Этот мир как проекция твоего сознания чахнет, — раздался за моей спиной знакомый бархатный голос. — Боюсь, такими темпами ты истребишь все вокруг за пару недель.

Я резко обернулся, чуть было, не выронив Нункапу. Олег Владимирович стоял меж раскинувшихся тополей, по щиколотку в глиняной жиже и укоризненно взирал на меня, сдвинув брови.