— Догадываюсь. Но что если я совершил еще одно преступление и не в силах исправить его последствий.

— Слезами горю не поможешь.

— Предлагаете жить дальше и радоваться жизни как ни в чем не бывало? — разозлился я.

— Предлагаю довершить начатое, — проговорил мой гость, усаживаясь на стул, — Мари бы это понравилось. К тому же ты, кажется, обещал ей сделать это.

— Что это?

— Обещал дорисовать ваш аметриновый рай. Или ты соврал?

Мне бы следовало удивиться, что Олег Владимирович не просто в курсе моих любовных похождений, но и знает подробности весьма интимного характера. Но я был настолько раздавлен суровыми реалиями и собственной несостоятельностью, что просто не придал его осведомленности особого значения, хотя и спросил (скорее машинально, нежели из любопытства) откуда он знает про аметриновый рай.

— Мари сказала, — как ни в чем, ни бывало, ответил он, разглядывая зарисовки, что лежали на столе.

Это его заявление послужило своеобразным эклектическим импульсом, приводящим меня в чувства. Одно дело феноменальные способности моего друга, знающего все и обо всем, и совсем другое, реальный контакт с моей возлюбленной.

— Вы что же видели ее?!

— Видел.

— И… и как она? — со страхом спросил я.

— Лучше, много лучше. Она в отличие от тебя держит слово и делает все, что ты просил. Принимает пищу, гуляет в саду с няньками и даже пытается найти себя в творчестве.

— Она же ослепла.

— Не все увлечения требуют зрения. У Мари безупречный слух и не замаранная стереотипами фантазия, она неплохо музицирует.

— Не знал, что она училась музыки, — растеряно проговорил я, понимая что, в сущности, вообще ничего о ней толком и не знал.

— А она раньше и не училась. Я пожертвовал интернату, в котором она живет, фортепьяно, арфу и несколько скрипок. Арфа Мари понравилась больше всего, теперь ее из музыкальной комнаты не выгнать. Она пытается убедить всех, что смирилась с твоей потерей, и ей охотно верят. Мари же в свою очередь, верит тебе.

— Что вы имеете в виду?

— Она верит, что ты делаешь все возможное, чтобы спасти ее.

— Но, что я могу против клацающих зубов законности?! — вскричал я. — Она ведь даже не принадлежит себе. Родители против того, чтобы у Мари была нормальная, человеческая жизнь. И на их стороне закон, а на моей лишь несостоятельные любовные потуги.

— Это не так уж и мало. Во имя любви люди горы сворачивали, а ты каких-то бюрократов испугался.

— Вам легко говорить, вы умудренный опытом, состоятельный человек. От вас уверенностью и силой за версту тянет. А я жалкий неудачник, только и умеющий холсты размалевывать.

— Ну, так и делай то, что умеешь лучше всего! — разозлился Олег Владимирович. — Чего ты нюни-то распустил? Там где прочие видят препятствия, ты должен научиться углядывать шанс. Каждую частичку своего опыта, каков бы тот ни был, ты обязан превращать в возможности.

— Кому обязан?!

— Самому себе. Если бы люди занимались тем, к чему душа лежит, и не тратили время на пустяки, мир был бы куда радостней.

— Я и так всю жизнь занимался лишь тем, к чему душа лежала, и чего добился? Я хлюпик, неудачник, сопляк не способный помочь любимой девушке, потому что ничему другому кроме живописи не научился.

— Ты уже помог ей, даже больше чем можешь представить. Благодаря тебе она многое узнала, поняла и прочувствовала. Ты посвятил ее в Творцы, а теперь сам отрекаешься от своей религии.

— Она квартировала в своей психушке тихо и спокойно, даже не догадываясь, чего лишена, — прошипел я, — а теперь ей придется жить с этим, точнее без этого. То что у нее осталось, жизнью-то назвать сложно, в этом склепе можно лишь существовать.

— Ты не прав. Жить и не просто жить, а быть счастливым можно где угодно, потому что это не вопрос обстоятельств, а вопрос выбора. Она нашла себя в творчестве, как это когда-то сделал ты. Любовь к искусству — роман на всю жизнь, потому что это у тебя отнять невозможно. Можно лишить красок и инструментов, но нельзя отобрать способность фантазировать. Ты можешь создавать полотна в своем воображении, так же как она может писать музыку. Творчество всегда с тобой, вне зависимости от обстоятельств. И если это твоя истинная любовь, никто не может отнять ее у тебя.

— Спорим, что и этого можно лишить, накачивая человека транквилизаторами, делая из него овощную массу, — со злостью выплюнул я, не в силах больше слушать пафосные нотации моего всемогущего друга.

— Ее никто транквилизаторами не накачивает. Она немного отличается от большинства людей, это правда, но она не глупа. Мари не дает повода отобрать у нее то единственное, что наполняет ее жизнь смыслом.

— Творчество — это подмена, сублимация. Я люблю не эти картиночки, — проорал я, тряся блокнотом с зарисовками аметринового рая, — я люблю реальную девушку. Для нее одной я смешивал все эти краски, вылепливал формы и вдыхал в них жизнь.

— Для того и нужна влюбленность. Это неиссякаемый источник вдохновения. При этом неважно счастливая любовь или нет.

— Вы пришли, чтобы читать мне нотации, чтобы поглубже окунуть меня в дерьмо, и я вконец захлебнулся бы им? Чего вы добиваетесь?!

Олег Владимирович как-то по-особому на меня посмотрел, помолчал, а потом удивительно мягко заговорил:

— Я пришел напомнить тебе об обещании, данном Мари. Потому что она верит, что ты допишешь аметриновый мир, и он будет столь же реален, как и этот. Она убеждена, что ты можешь сотворить множество прекрасных миров, светлых и чистых, в которых все будет иначе, в которых все будут счастливы.

— Детские мечты.

— Это ее мечты, когда-то ты считал их все совершенными.

— Я жестоко обманулся сам и ее ввел в заблуждение. Она думает я волшебник, но я всего лишь городской сумасшедший.

— Человек способный творить, и есть волшебник. Наш мозг не так совершенен, как ты думаешь, для него вымысел и реальность не различимы. Он подает одни и те же сигналы твоему сердцу, вне зависимости от того происходит что-либо в действительности или же моделируется им самим. Ты был близок к настоящей, практической магии и в самый ответственный момент решил все бросить?

— Вы меня извините, но это уже как-то слишком. Этак недолго договориться до того, что каждый, кто способен создавать хоть что-нибудь, подобен Богу.

— «В бесконечном стремлении походить на Создателя человек обречен творить», — продекламировал Олег Владимирович с нарочитым пафосом. — Не твои ли это слова, мой друг?

— Да, и мне за них стыдно.

— У Бога нет других рук, кроме наших, в этом мире материальных воплощений, — процедил Олег Владимирович, и я заметил, что он начинает выходить из себя, пытаясь побороть мое уныние. — Не думаешь же ты, в самом деле, что все, что ты создаешь, лишь продукт твоей мысли и воли?