— Ну что там, читай дальше, Сень, — я нетерпеливо заерзал на стуле, пододвигаясь к монитору.

— Может не надо? — страдальчески проныл Сеня.

— Что там?! С ней что-то случилось?

Сеня поспешно свернул окно браузера.

— Случилось, друг, случилось и, к сожалению, уже давно. Она постоялица интерната для социально неадаптированных.

— И что? — выпалил я, не сразу сообразив, к чему клонит мой друг.

— Она не вполне здорова, Ви. Мне жаль, но она с детства там живет. Теперь понятно, почему она кажется такой загадочной и нимфеточной — она больна, друг.

— Да она здоровее нас всех вместе взятых, мать твою! — взревел я. — Ты не знаешь ее!

— Верно, не знаю, — пытался успокоить меня Сеня, — но и ты, похоже, не так хорошо ее знаешь, как тебе кажется. Нормальных людей не держат в психоневрологических интернатах.

— Пускай! Даже если и так! — продолжал кипеть я. — Ее что же теперь нельзя любить?

— Очень даже можно, душевно больные они знаешь… Их, пожалуй, даже сложно не любить, когда они, такие как она, — Сеня открыл блокнот с моими зарисовками и, не мигая, уставился в него.

Домой меня Сеня не пустил и телефон, указанный на сайте, списать не дал. Сказал, что с этой новостью я должен переспать, что утро вечера мудренее. А еще утверждал, что коньяк лучше всего запивать джином. Ну, я и запивал, пока не упал прямо в ванной, где меня жестоко полоскало, после убойного коктейля.

Утро кануло в небытие, день тоже, оклемался я только к вечеру, но и тогда Сеня не позволил мне позвонить в интернат.

— Завтра утром я сам туда позвоню и все аккуратно разузнаю, — пообещал Сеня. — А если тебе разрешат ее навестить, съезжу с тобой.

Я пытался уклониться от Сениного попечительства, но он был непреклонен. Когда-то давно, когда Сенька был еще прыщавым подростком, его девушку упекли в ПНД, из-за попытки выйти в окно. Он тогда не смог ей помочь, она все-таки покончила с собой. Теперь же мой друг считал своим долгом, поддержать меня в похожей (как ему казалось) ситуации. Может ему и самому нужна была эта реабилитация, кто знал? Я не стал противиться, видя, что он искренне сопереживает моему горю. Не знаю, какие призраки воскресали, выходя из темноты его памяти, но камера моего отчаяния с того дня, как я пришел к Сене, перестала быть одиночной.

Наутро следующего дня Сеня, как и обещал, позвонил в интернат и долго беседовал с заведующей отделения, спрятавшись от меня в ванной. Бог знает, какими правдами и неправдами он вымолил у нее свидание с Мари. Наверное, не малую роль сыграло Сенино обаяние и знание женской натуры.

— Тебе дадут двадцать минут… чтобы попрощаться, — сказал он, опуская голову.

— Попрощаться?!

— Ее родители против любых контактов Марии с внешним миром, после них у нее, как правило, ухудшения. Ее врач говорит, что она сейчас в подавленном состоянии, что так плоха она не была даже в свои самые тяжелые периоды.

— Это и не мудрено, ее вообще нельзя держать взаперти. У нее гипертрофированная жажда свободы, а ее прячут в четырех стенах.

— Это не совсем так. Говорят, она раньше много гуляла в огороженном саду, пока однажды не улизнула. Теперь за ней особый контроль, на прогулку она выходит лишь в сопровождении санитаров.

— В огороженном саду? В сопровождении санитаров? — простонал я, — человек, который мысленно путешествует по запредельным мирам, гуляет под надзором по одним и тем же тропинкам всю жизнь.

— Ви, — начал Сеня успокаивающе, — ты никак не можешь ей помочь. Она не повредилась от какой-то там травмы, ее не починить как лопнувшую вазу. Она такой родилась.

— Я не хочу ее чинить или менять, потому что она совершенна! Я просто хочу забрать ее, просто хочу, чтобы мы снова были вместе.

— Ладно, приведи себя в порядок, и вот, надень мою футболку. Врач примет нас в четыре.

Мы с Сеней приехали раньше, и нам пришлось ждать, когда закончится трапеза, от которой, по словам доктора, моя несчастная Мари отказывалась с тех пор, как ее вернули в эту камеру абсурда. Я хотел поговорить с лечащим врачом моей любимой, объяснить ему что-то, сам не знаю что, но Сеня отстранил меня от любых официальных переговоров, возложив роль парламентера на себя. Он удалился вместе с ним в его просторный, заставленный фикусами кабинет, а я томился на узкой скамеечке, тщетно пытаясь подслушать разговор.

Хлористо-медикаментозный дух убогих коридоров, важно проплывающий персонал в халатах и навязчиво демонстрирующийся покой выводили меня из себя. Мне хотелось быть рыцарем, высвобождающим прекрасную Мари из башни, охраняемой драконом, но в действительности все выходило слишком бюрократично.

Не выдержав абсурдности ситуации, я решил действовать. Я вознамерился обследовать каждую палату, столовую, постирочную. Я собирался отыскать ее и… Что «и» я не знал.

К счастью (или несчастью) раньше отыскали меня. В тот момент, когда я ломился в запертую дверь без таблички (я отчего-то был уверен, что ее заперли неспроста, что именно там спрятали от меня мое сокровище), Сеня с доктором Г. вышли из кабинета.

— Что вы делаете, молодой человек? — возмущенно спросил меня Г. — седовласый, крючконосый и красношеей истукан в очках.

Только тогда я понял, что творю.

— Эээ, простите, мне приспичило в туалет, я подумал…

— Туалет для посетителей, на первом этаже, — недовольно изрек он, смерив меня презрительным взглядом. — Значит, это вы похитили нашу Мари?

— Что?! — возмутился я, так как считал, что дела обстоят с точностью до наоборот.

— Не похитил, не похитил, — вкрадчиво зашебуршал Сеня, — а приютил, заблудшую девушку. Я же вам объяснял, что мой друг, уважаемый человек, он в «Союзе» состоит, у него репутация…

— Да помню, помню, — отмахнулся от Сени Г., уставившись на меня в упор. — Как же вы, молодой человек, не распознали в своей новой знакомой тугомыслия? — осуждающе изрек он. — Или, может, распознали, но польстились на ее прелести и решили заключить сделку с совестью?

— Что?! — снова воскликнул я, с трудом сдерживаясь от желания вмазать уроду по его глянцевым стеклышкам.

Меня снова спас Сеня.

— Послушайте, доктор, ведь вам как никому другому должно быть известно, что душевнобольные могут быть весьма убедительны. Здесь она играет одну роль, потом раз, декорации сменились и роль уже другая. Она была странной, не спорю, но мой друг решил, что она просто интересничает, таинственность нагоняет. И потом, нельзя же без должного опыта разглядеть в непосредственности болезнь. Он знаете, не особенно разборчив в барышнях — шепнул Сеня Г. на ухо.

— Вы хоть понимаете, что ее родители могут подать на вашего друга в суд?

— За что?

— Вы знаете, она ведь вернулась к нам, как бы это сказать… Немного поврежденной, — процокал Г.