фрегата и следил в телескоп за скольжением созвездий; и еще в то утро, когда он произнес странные слова «координаты» и «меридианы» и стал рассказывать о географических и небесных измерениях, а также об острове Ферро, каковые исчисления, однако, были чересчур далеки от понимания окружающих. В Астрахани князь провел наблюдения и установил математическим способом местную широту, равнявшуюся 45 градусам и 20 минутам; но и этого никто не понял. Как сам князь Дмитрий, так и его молодая супруга и сыновья притворялись, будто не замечают волнений Марии. Развлекали ее болтовней и заговаривали потоком слов.

Но не успели они как следует устроиться в своем временном жилище, а слуги — доставить с корабля багаж, как объявили о приезде царя и графа Толстого. Это вызвало некоторое смятение, однако никого не удивило. Петр быстро прошел в комнаты и направился прямо к княжне Марии. Он был потный, весь в пыли и устал. Все в доме замерли, следя за каждым его движением. Его величество без тени стеснения обнял княжну за плечи и расцеловал в обе щеки. Любители строить догадки безотлагательно установили: раньше царь дарил ее двумя поцелуями, теперь — тремя. Лишь после этого император обратил к остальным широко улыбающийся лик и допустил к своей руке.

— Дадите ли воды помыться? — спросил он, бросив кафтан и шляпу камердинеру и засучив рукава выше локтей.

Княгиня самолично принесла большой таз, князь — кувшин с водой, полили Петру Алексеевичу на руки, на шею и голову. Ополоснувшись и освежившись, царь был приглашен к закуске.

— Какая закуска, господа? — спросил Петр весело. — Слышишь, Петр Андреевич? Князь Дмитрий Константинович угощает нас закуской. Вели лучше, князь, нести на стол яства добрые да сытные, как подобает для мужей работящих и не ленящихся. Да выбей у бочонка дно. Да зажарь доброго барана! Ощипай петуха! Да садитесь все с нами вместе, за кумпанию. Тебя, княжна Мария, прошу по правую руку. Как себя чувствуешь, хорошо ли? Твое дело теперь — есть и пить за двоих. Ну, ну, не смущайся! И прости, прости... Молчу, молчу и гляжу в другую сторону...

Царя давно не видели в таком ясном настроении.

— Знаете ли, господа, с чем ныне схож наш город Астрахань? Город Астрахань стал схож с пчелиным ульем, где каждое создание, каждая пчела прилежно трудится и приносит пользу. Первейшая забота наша — устроение войска и отдых для солдат. Ибо войско — защита державе от любой беды. После военных первейшие искусники и мудрецы на свете — торговые люди. Мог ли кто сосчитать сих людей в городе Астрахани? Вряд ли. Пустое дело считать их, прибывающих сюда бесчисленно со всех сторон света, отправляющихся то вверх, к северу, то вниз, на юг. Вот и мне повстречался ныне в караван-сарае индийский купец по имени Баниан Абдурран. Сколько разума сидит под его черепом в тюрбане — того не вместишь и в сотню печатных книг. Славится город Астрахань, а после Астрахани — Красный Яр, с его виноградниками и садами. Уж будьте добры, ваши милости, познакомьтесь с ним завтра же или послезавтра. Попросите кравчего Ивана Праху от моего имени угостить вас вином из его запасов. Чертовски доброе вино делает Праха, ей-богу! Я приказал ему доставить сюда черенки лозы из тех областей и стран, которые он посчитает достойными. Посадить здесь новые виноградники и готовить для меня вина, которые посрамят и бургундское, и рейнское, и токайское в придачу!

Царская болтовня вселяла в сердце княжны спокойствие и ясность, не покидавшие ее долго после его ухода.

Граф Толстой в свои семьдесят семь лет обладал еще достаточной силой рук и остротой разума. Когда он выходил на веранду в треугольной шляпе и, опираясь на трость, устремлял взор в глубину вселенной, всем казалось, что нет на свете ни держав, ни планеты, ни человеческого помысла, о которых бы он не ведал. Для каждого дипломатического или торгового предприятия у графа было наготове наставление и совет. Каждому человеку Петр Андреевич знал истинную цену. На норов каждой державы умел найти узду. Как самые близкие царские советники, так и сановники и сенаторы высоко ценили щедрость его ума и трепетали перед влиянием, которым он пользовался при императоре. Да и граф привык уже к роли оракула и не терпел, когда кто-нибудь хоть сколечко им небрегал. Поэтому изумился и нахмурился, когда один из приближенных царицы поклонился перед ним в один из тех дней с нежданным для него приказом:

— Ваша светлость, ее величество желает видеть вас через четверть часа.

«Зачем такая спешка?» — с неудовольствием подумал граф. Но спросить о том вслух не осмелился.

Император с утра осматривал Астраханский кремль; в училище при соборе святой Троицы беседовал с наставниками и похвалил усердного и башковитого ученика Василия Тредиаковского, сына священника здешней епархии. Вместе с Волынским и Апраксиным сел потом в карету и отправился к флотилии. Вернуться царь должен часа через два или три. Следовательно, размышлял Толстой, Екатерина хочет принять его в отсутствие монарха и без его ведома. Что это ей взбрело?

С таким вопросом на кончике языка, соблюдая достоинство и учтивость, он вошел в роскошную горницу всероссийской властительницы. Ступив на пушистый ковер, остановился и низко поклонился. Потом посмотрел вокруг с недоумением и страхом. Екатерина стояла подле открытого окна и обмахивалась веером. Казалось, царица внимательно наблюдает за чем-то снаружи, хотя окно выходило на целый лес башен и стен. Раскрыв рот для положенного приветствия, Толстой наткнулся взором на обнаженную ниже лопаток спину императрицы, и его бросило в жар. Что бы это означало? Когда учинялось со стороны царицы такое бесчестье для ее подданного и верного слуги? И видано ли подобное поношение — встречать царевых советников спиной?

На край окна снаружи уселся воробышек. Казалось странным, как мог уцепиться он коготками за гладкое дерево и надежно на нем держаться. Воробей чирикнул, встопорщил перышки и полетел, никуда не сворачивая, прямо к гнезду, спрятанному под карнизом дальнего сарая. Императрица, не шелохнувшись, продолжала покачивать веером у плеча.

— Пришел, Петр Андреевич? — спросила она, будто из иного мира.

Толстой насупил старческие брови, однако поклонился, подавив обиду.

— Как недостойный раб припадаю к стопам вашего величества.

Веер на мгновение остановился. Затрепетал, словно в сомнении. Когда его колебания возобновились, с уст царицы слетели неласковые слова:

—