Род вашей светлости, господин граф, славен и древен. Сами вы смолоду проявили выдающиеся достоинства. Служили царевне Софье. Потом — брату ее Петру Алексеевичу. Подавая юному поколению пример в усвоении воинских, особливо же навигацких искусств, ездили учиться в Италию. После этого тринадцать лет, терпя утеснения и страх, служили послом в Стамбуле. Вашей светлости были доверены также другие высокие державные службы, и наградою за них были милости и уважение его величества Петра Великого. Вы богаты. Любой может позавидовать положению вашей светлости, граф.

— Мои приобретения все до единого — от милости господних и царских, ваше величество.

Екатерина мгновенно повернулась к нему. Бледное лицо царицы было надменно, в глазах сверкали блестки ледяного холода.

— Но все это, господин сенатор и граф, улетучится под единым дыханием судьбы.

— Истинно так, государыня, — с лукавством согласился Толстой. — Но кто и за что поступит со мной так жестоко?

— Я сама! — коротко ответила императрица.

Жар упорства оживил теперь старые кости вельможи.

— Смилостивьтесь, ваше величество. За что?

— О злокозненный дипломат! Вас, конечно, нелегко принудить к признаниям. На каждый мой довод, разумеется, у вас всегда найдется десяток противных. Взгляните на сей листок!

— Повинуюсь, государыня!

— Так вот. Целых три месяца мои люди искали то, что им было приказано найти. Копались в пожелтевших бумагах, тянули за языки тверезых и пьяных — мужиков, исправников, чиновников. Все, что добыто ими, имена, числа, годы, села, — все здесь написано.

— Не верю, государыня, своим ушам...

— Оставьте увертки, граф. Оставьте хитрости. Правда, что вы владеете пятью миллионами рублей?

— Если посчитать как следует, ваше величество, наберется и втрое больше.

— Сколько же их украдено вами из державной казны?

Толстой заколебался. Вымолвил:

— Никто не отыщет тому доказательств.

— Они уже найдены, не сомневайтесь, граф. Сверх того, вопреки бесчисленным указам и повелениям его величества, императора, вы скрываете четыре тысячи беглых крестьян, не возвращенных вами законным владельцам. Когда фискалы о том донесли, вы просили его величество о снисхождении, клятвенно обещав в двухнедельный срок вернуть мужиков в те поместья, из коих они убежали. Прошло четыре года, беглых же у вас с тех пор стало не меньше, а больше. Требуются доказательства?

— Нет, государыня.

— Сие мне по нраву, сказано по-мужски. Теперь извольте помыслить, какое наказание ожидает вашу светлость за ваши вины. Как стал бы ценить вашу светлость государь, попади в его руки сии бумаги.

Петр Андреевич давно вышел из возраста, когда первый испуг приводит человека в замешательство. Пока царица напоминала ему его преступления, а сам он со стыдом переминался с ноги на ногу, признавая очевидное, живая нить рассуждений графа, забегая далеко вперед, словно пчелка-разведчица, ворошила чащобы и нащупывала дорогу к свету. Оставаясь в стороне от русла трудного разговора, та прилежная пчелка внимательно разведывала тайники, скрывавшиеся за речью императрицы. Разведывала, взвешивала, строила мостики и связывала петли. Таким образом, пока Екатерина перечисляла грозящие ему царские кары, ответ Толстого был уже готов.

— Пресветлая и милостивая повелительница! — вздохнул он, словно перед господним судом. — В мире бренном сем все есть обман, все заблуждение в нем и наваждение. Редки смертные, способные противиться соблазнам стяжания, редки также люди, способные отказаться от богатств. С младых ногтей ведаю, что и тысяча достойнейших дел с трудом добывают человеку слабую похвалу, единое же бесчестное навек накладывает на честь его и имя несмываемое пятно. Но мир устроен так, государыня, что, воссев в злате в седло, смертные дают волю страстям, как неразумный всадник, пришпоривающий без толку коня, пока тот не занесет его в овраг. Властители же мира видят грехи наши и воздают нам за них должное, когда словом, когда же и батогом. Прощая малые проступки наши, лишают и жизни за великие. Таков и я, недостойный, государыня. За вины мои многие известна и кара: у Петра Алексеевича, отца отечества, для каждого из нас припасен тяжкий кулак. Тягчайший — но справедливый и потому благословенный. Заполучив бумаги, хранящиеся в державных руках вашего величества, пресветлый государь император не стал бы со мною долго рассуждать. Расплатой для меня было бы отсечение головы и отнятие всего имущества, позор для меня и потомков моих. Так что удел мой безмерно тяжек, и кладезь горечей на плечах моих — тяжелее камня. Одно лишь способно еще меня согреть — надежда изменить судьбу.

Екатерина бросила на него пронзительный взгляд. Пока текла речь графа, она тоже успела многое обдумать. В ранней молодости, быть может, она принимала бы свои решения более беспристрастно. Но двадцать с лишним лет, проведенных ею на вершинах власти, — среди постоянного кипения страстей в этом мире коварных придворных и лукавых советников, дали ей в руки немало рецептов от напастей жизни и ключей к тайным делам света. Вместе с наслаждением, даваемым властью, эти годы раскрыли перед нею также множество приемов искусства удерживать эту власть в руках. Дерзкий ответ графа не удивил поэтому Екатерину, его надменность не поколебала ее решимости. Еще до прихода Толстого царица знала, что он сразу все поймет и сумеет взвесить.

— Каким же образом вы надеетесь ее изменить? — спросила она свысока.

Толстой осмелился улыбнуться.

— Говоря по правде, государыня, я довольствовался бы малым: обрести сии листки, дабы предать их огню. Недоброжелатели мои, их сочинившие, прикусили бы язычки: на каждый роток отыщется замок. Какую службу прикажете сослужить для того?

— О какой службе речь, Петр Андреевич?

— Мое рассуждение, ваше величество, таково: если вы не изволили еще передать сии доносы в августейшие руки вашего супруга, значит, вам требуется еще помощь вашего верного слуги. Говорите, прошу вас, прямо. Все мои возможности и разум — в безграничной воле вашего величества.

Духота жаркого дня давала себя знать. Екатерина развернула снова веер и прошлась по комнате, во власти своих терзаний. Толстой остановил ее прямыми словами:

— Думается мне, причина волнений вашего величества — в княжне Марии Дмитриевне.

Императрица переступила поставленный словами графа порог не споткнувшись. Затем продолжала ходьбу вокруг гостя, словно боялась о него обжечься.

— Стезя властителей мира сего тяжка, высоких обязанностей наших не исчислить, — сказала она наконец,