– Если учесть, что время не линейно, в данный момент мы проживаем и прошлое, и настоящее, и будущее. Нет никакого прошлого, настоящего и будущего, а есть лишь одно целое безвременье, и мы в этом безвременье, как часть от своей части, существуем в трёх началах: я-прошлого, я-настоящего, я-будущего. Тогда я-настоящее, что является будущим для прошлого и прошлым для будущего, вполне может повлиять на я-прошлое, как запутанная частица влияет на саму себя в состоянии своей нелокальности. Да и что оно, время, – рассуждал Ланье, пока шёл от 302-й аудитории к лестнице, – оно есть лишь как величина, но и как величины его не было до большого взрыва. До большого взрыва не было времени, как и ничего не было, что есть сейчас. Но и появившееся время не универсально, оно относительно, и Эйнштейн знал это. Секунда для нас не будет секундой человека в космосе. Время подвластно и нестабильно, оно зависимо от гравитации и скорости. А если оно не постоянно, если оно изменчиво, значит, им возможно управлять. По крайней мере, в него возможно войти и выйти.

– Простите, – услышал Ланье за спиной, – можно пройти?

Ланье обнаружил себя на лестнице. Он постоянно где-то себя обнаруживал: у дверей кабинета, который так и не успел открыть, у ободка унитаза, в который уже полчаса как помочился, посреди улицы, которая неожиданно потемнела, потому как вечер внезапно наступил.

Ланье не заметил бы и как наступает утро, если бы его благоверная жена не заводила каждый вечер будильник на полседьмого утра. Но порой ему не мешал и будильник, он слышал, как что-то звонит, что-то далёкое, из глубин какой-то иной действительности, только потом он понимал, что эта действительность его, что он должен в ней быть, как и те, кто также были в ней, как и все, кто также был рядом с ним. Кого он так часто не замечал.

– Простите, – задели его снова.

Ланье спустился на второй этаж. И встал у окна.

Если бы все они, смотрел он на разгуливающих по кампусу студентов, если бы все они знали, что живут так, как живут, и стареют так, как стареют, потому что есть гравитация и время именно в том значении, в котором оно есть, которое приобрели они после большого взрыва.

Ланье понимал, что в настоящий момент нет никакой практической возможности настоящего путешествия во времени. И если даже разогнать космический корабль или, к примеру, поезд или какой угодно транспорт до скорости, приближенной к скорости света, то его масса будет увеличиваться пропорционально увеличению этой скорости, и потому этот транспорт станет настолько тяжёлым, что не сможет двигаться ещё быстрее. Потому единственное, что могло перемещаться во времени на какой угодно скорости, – это частицы. Частицы, вот с чем работал Ланье.

Когда-то это было немыслимое открытие. Даже Эйнштейн не поверил в него. А не поверил, потому как не мог объяснить.

Ланье шёл в сторону кабинета, он и сам не понял, как дошёл, скорее это ноги шли, а он лишь не мешал им.

В кабинете опять зашумела вентиляция, нужно было готовить материалы к завтрашней лекции, но он не мог думать ни о чём, кроме одной навязчивой идеи. Совсем недавно на орбиту был запущен спутник, максимально разделив квантовые запутанные фотоны на 1200 километров. Ланье знал, что, отнеси они эту частицу хоть на край вселенной, воздействие на неё так же будет отражаться на другой частице, оставшейся на земле. Они будут связаны друг с другом не только на расстоянии, но и через время. Ибо одна частица будет в настоящем, а другая уже в будущем.

Ещё одна лекция, и он свободен. Ланье наконец-то взял отпуск, то есть его насильно в него отправили. Отдел кадров вызвал его вчера и сказал обязательно отгулять две недели. Они сошлись на одной. Через неделю он возьмёт отпуск и поедет куда-нибудь, куда бы ему поехать… Может, в горы. Отлично думается в горах. Хотя кого он обманывал, он не мог думать без своей лаборатории. Без наглядных физических экспериментов.

«Проветрите голову, мистер Ланье», – посоветовал ему декан. «Ему легко говорить, – думал Ланье, – людям с пустой головой всегда легко». А Ланье уже давно не принадлежал самому себе. Его хозяином была физика, и он служил ей уже три десятка лет.

Если одна частица воздействует на другую, вертелось у него в голове, одна на другую… Но как? Как это возможно в нашем мире? Как разделить себя надвое? Какое замечательное явление – суперпозиция, ходил он по кабинету. Но всё замечательное возможно лишь в микромире. Этот мир полон мистики. Частица воздействует на саму себя только в прошлом или в настоящем, но из будущего… Но из будущего… Он остановился. Взгляд его стал стеклянным, руки застыли в движении, и весь он застыл. Заметь его кто в таком состоянии, то вызвал бы неотложку. Ланье постоял ещё с минуту, потом моргнул, прищурился, свет, бьющий в окно, словно разбудил его. Он вдруг вздрогнул и кинулся к книжному шкафу. Стоя на коленях, он рылся в нижних полках шкафа, весь он был наполнен книгами. Журналы же были внизу. Ланье не помнил какой год, что-то вертелось в его мозгу, что-то знакомое, что могло бы помочь ему выйти из этого навязчивого состояния. Частица воздействует на саму себя, думал он. Через время. Он перебирал журналы мокрыми пальцами. Вот этот выпуск. Пожелтевшие страницы слегка загнулись. Он нервно перелистывал их.

– Мистер Ланье…

Дверь кабинета осторожно открылась.

– С вами всё хорошо?

На пороге стоял Дэвид – молодой физик с кафедры. Он только недавно окончил магистратуру и был младшим преподавателем. Вдобавок его приставили к Ланье как помощника. Наверное, он был удивлён, увидев профессора сидящим на полу в куче книг и журналов.

– С вами всё в порядке, мистер Ланье?

– Да, – сказал профессор, поднимаясь и отряхивая брюки, – всё в порядке, Дэвид.

Дэвиду нравилось работать с Ланье, он часто помогал ему в экспериментах, пару раз даже заменял на лекциях, правда, студенты тогда вышли из-под всякого контроля, не каждому понравится преподаватель-одногодка, а Дэвид выглядит именно так. Но он уважал своего профессора, настолько уважал, что не обращал внимания ни на какие студенческие издёвки. Сейчас же на него смотрел не профессор, а кто-то другой, никогда ранее он не видел этого уважаемого человека в таком состоянии. Волосы у мистера Ланье были взлохмачены, будто от удара током, верхние пуговицы рубашки расстёгнуты, он часто дышал, кажется, воздух застревал где-то в трахее и не проходил дальше в лёгкие.

В руках профессор держал какой-то журнал, да, это был журнал «Новая теория», выпускаемый университетом два раза в год. В нём были собраны научные гипотезы, выдвинутые рядом известных и не очень известных, но оттого не менее учёных людей.

– Пожалуйста, присядьте, – попытался успокоить профессора Дэвид.

Но тот мёртвой хваткой вцепился в журнал, будто закостенел весь. Дэвиду потребовалось немало усилий, чтобы усадить Ланье за стол.

Он закрыл дверь на замок, порылся в шкафу и нашёл последний пакетик чая с успокаивающими травами. Заварив и подав профессору чай, он сел напротив и стал ждать. Пар из стеклянной кружки медленно поднимался вверх и вот, казалось, уже дошёл до пазух Ланье. Профессор вдыхал травяной запах и потихоньку приходил в себя. Сделав пару глотков, он положил журнал на стол, перед носом Дэвида.