них, хоть и имели много оружия и одеты были несколько необычно, всё-таки выглядели не столь вызывающе, как их предводительница.

Все девушки (их в отряде было восемь) имели длинные волосы и большинство мужчин, которых было пятеро, тоже.

Возглавлявший их Ильдэирин ростом не уступал Эктавиану. Часть его длинных волос цвета серебра была собрана на затылке, остальные спадали по могучим плечам. Серые холодные глаза внимательно оценивали всё вокруг, причём у Даргена по спине морозец пробежал, когда этот бесстрастный взгляд на миг задержался на нём.

Пока принц разглядывал гостей, расстояние между ним и Лигерэлью значительно сократилось.

И тут она вдруг резко остановилась и, почти не поворачивая головы, сказала громко, отчётливо и жёстко:

– Великий князь, это твои владения, и я не вправе давать здесь советы… Но мне непонятно, что делает тут этот человек, в то время, как кровь наших братьев и сестёр льётся рекой, когда гнусные Динэ[4] устраивают охоту на эльфов, когда нас режут как скот? По какому праву он находится здесь?

У Литея дыхание перехватило. Обвинение было столь несправедливым, неожиданным и обидным, что парень просто не нашёл, что сказать в ответ. Зато Великий князь нашёл.

– Он здесь по тому же праву, что и ты, Сальяда, – спокойно молвил Эктавиан, так, словно ничего и не случилось. – Он – мой гость. И к тому же посол Ринайграда. И я прошу тебя проявлять уважение к моему гостю!

– Как скажешь, Владыка! – глухо проронила Лигерэль. – Прости мою горячность!

И они пошли дальше, даже не позволив Литею собраться с мыслями и дать достойный ответ.

Гларистар хлопнул его по плечу:

– Ну, что я говорил? От такой добра не жди! Грубовата и задириста, но, во всяком случае, не двулична. Честно тебе всё в лицо сказала. Сдаётся мне, друзьями вам не быть.

– Разве что – посмертно… – долетел до них звонкий женский голос.

Одна из эльфиек, приехавших с Сальядой, поравнявшись с ними, услышала их разговор. Наверное, она пошутила, потому что её красивое лицо имело весьма насмешливое выражение. По крайней мере, Литей хотел верить в то, что её слова – только шутка. Волосы у неё были белые, как снег, волнистые и пушистые, а глаза ясно-голубые, почти такие же яркие, как у самого Литея, только светлее.

Она кокетливо подмигнула Гларистару:

– Береги своего приятеля от нашей Соколицы, красавчик! А я – Сазарэль.

– Гларистар. К вашим услугам! – любезно разулыбался голубоглазый эльф.

Продолжить свою беседу они не успели. Звонкий голос Экталаны пронёсся над толпой, заставив всех остановиться. Эльфийская княжна стояла неподвижная, как прекрасное каменное изваяние, и потерянный бирюзовый взгляд устремился в никуда.

– Ты принесла в Элтлантис кровь на своих крыльях, Соколица. Но в этом нет твоей вины. Беда всё равно пришла бы рано или поздно. И даже твой клинок, твои соколиные когти, не сумеют остановить то, что грядёт… Кровь на твоих крыльях!

Литею показалось, что Сальяда побледнела, впрочем, она и так была бледна, как всякий эльф.

– Это не угроза и не оскорбление, – тихо сказал Эктавиан. – Моя дочь – пророчица. И сейчас она не отвечает за свои слова.

– Да, я понимаю. У Малигель тоже иногда случались видения. И всё-таки речь её не вселяет в душу надежды…

Экталана уже вернулась, огляделась по сторонам, как ни в чём не бывало. И все, наконец, вошли под своды Белого Дворца.

[1] Прими мой поклон, Владыка! И моё почтение тебе, Великий князь!

[2] Благодарю, Великий Владыка!

[3] бельчонок

[4] люди

Расположились в том же зале, где Великий князь встречал королеву Мару. Большинство эльфов (и местных, и вновь прибывших) остались снаружи. Наверное, их мучило любопытство, но всё же Элдинэ – народ тактичный, они предпочитают не встревать в разговоры правителя и его гостей.

Помимо Великого князя и Лигерэли, в зале остались приезжий Ильдэирин, белокурая Сазарэль, Литей и Экталана, да вездесущие Фангир и Гларистар. Наверное, они были самыми любознательными эльфами Элтлантиса, потому не пропустили случая и теперь. Фангир сидел в кресле со степенным видом мудрого старца, а Гларистар устроился у самого входа, словно опасался, как бы не пришёл ещё кто-нибудь, а может, чтобы выскользнуть достаточно быстро, если его присутствие сочтут лишним.

Лигерэль и Сазарэль расположились рядом. Белокурая красавица была одета в дымчато-лиловое платье до колен с длинными разрезами на бёдрах. Под платьем такие же облегающие штаны, как у Сальяды. Сазарэль вальяжно откинулась на спинку скамьи. Изредка она стреляла глазками в сторону Гларистара.

Взгляд Литея вновь вернулся к Лигерэль, и он не мог понять того смятения чувств, что бушевали в его душе. Лигерэль была необычной, странной, дикой. Но при всём её своеобразии вначале она понравилась Даргену. В ней было что-то от женщин Остенграда: та же стать, гордость, горячность – всё это было свойственно восточным горцам.

Он помнил, как королева Мара описывала его прапрабабку Дарьяну, жену Калахая: «Она была тоненькая, как веточка, и казалась такой хрупкой, но внутри у неё была сталь, несокрушимая, несогбенная сталь».

Такой же была его мать. Такой же была Сальяда. Хотя она и была эльфом, а не человеком, и пришла с Запада, а не Востока.

Порой и в самой Маре появлялись черты её предков, хотя гораздо в меньшей степени, ведь в ней текла и кровь Рия – а мать королевы Дала Ладинна была женщиной весьма милой и нежной. К тому же Мара прожила среди эльфов не одну сотню лет, а это способствовало её спокойствию и благодушию. Но всё-таки иногда, и в глазах Мары Джалины загорались жёсткие огоньки, и губы сжимались плотно, как ворота неприступной крепости, и в такие минуты казалось, что за её спиной вот-вот распахнутся крылья величественного остенградского орла, веками являвшегося символом Востока.

И в гордой воительнице Запада увидел Литей нечто такое же, неназываемое, но знакомое с детства. Недаром ей дали такое прозвище – Соколица.

Только теперь Литею казалось, что он ошибся. Слова эльфийки задели за живое.

Откуда такая боль, такая ненависть?

Наверное, многое она повидала, да только ведь он, Литей, не был в том виноват. Никогда и никому не желал он зла: ни людям, ни эльфам. Он считал многих из Элдинэ своими друзьями, он преклонялся перед мудростью и добротой князя Эктавиана, он боготворил прекрасную Экталану…

И вдруг, как гром среди ясного неба, явилась эта дикарка и бросила ему в лицо пропитанный ядом ненависти вопрос: «По