– Господи… Знаешь, Ленка, я вот часто думаю, что такие, как ты, – пустые емкости. Чем наполнят – то в них и булькает. Вот кто рядом с тобой в настоящий момент, тот и наполняет. И потому с журналистами, к примеру, ты журналист, со следователями – следователь, с фотографами – вуаля, великий спец. «Дай, милый, я сама сделаю, ты устал», – передразнила она. – Ты ничего не смыслишь в фотографии, но в тебе булькает то, чем наполнен Кольцов, и ты уже воображаешь, что умеешь и знаешь даже больше, чем он, и стремишься сделать его работу за него же. Хотя на деле и он не великий специалист, и фотограф плохой, просто разрекламированный в нашем небольшом городском поселении. Здесь таких, как он, – легионы. Но суть не в том. К сожалению, оказалось, что сама по себе ты мало что представляешь, Ленка. Ты – сосуд пустой, нет внутри тебя ничего. И именно поэтому, собственно, ты никому неинтересна особо. Тобой пользуются, но не любят, не хотят быть рядом постоянно. Даже этот обшарпанный Дядюшка Ау, Кольцов твой – и он только пользуется и терпит, кривя брезгливую мину. Неужели ты этого никогда не замечала, Ленка? Ты можешь на меня обидеться, можешь перестать общаться, но я больше не могу молчать и смотреть, как абсолютно недостойный человек вытирает об тебя ноги, унижает всячески. То, что ты принимаешь за любовь, не что иное как элементарное приспособленчество. Ему в данный момент комфортно с тобой, и поэтому он с тобой. А что будет завтра, когда он устанет от тебя и твоего страдающего взгляда? Ты посмотри на себя – ведь ты стала напоминать собаку, которую хозяин шпыняет, а она его все равно любит. Но собаки – они так устроены. А люди должны жить иначе.

– Как ты? – выдавила Лена, которую слова подруги пригвоздили к креслу. Но, и это было самое страшное, все, о чем говорила Юлька, она все чаще и чаще повторяла себе сама.

– Зачем – как я? Нет, живи как Лена Крошина. Стань наконец собой, прекрати унижаться и терпеть все это. Ведь ты же была другой, Лена. И та, другая, ты никогда не позволила бы себе возвращать мужика при помощи демонстрации таблеток и справок от психиатра. Самой-то не противно? Он ведь просто испугался, и не за тебя, как ты подумала, а за себя – не хочет быть причиной твоего состояния. И это не имеет никакого отношения к любви.

– Наверное, я все-таки женщина-собака, – механически сказала Лена, глядя в одну точку, чтобы не разрыдаться. Но Юлька вдруг вспыхнула:

– Женщины-собаки, женщины-кошки…Черт вас побери, дорогие животные, а людьми вы быть не пробовали? Придумали оправдание для своих слабостей!

– Тебе не понять.

– Да! Да, черт тебя побери, мне не понять! После смерти Саши мне вообще ничего не понять – я никого к себе не подпускаю, потому что, к сожалению, сразу вижу, кто чем дышит! Да, мне тяжело одной, да! Но лучше я буду одна, чем превращусь в тебя и буду задыхаться от восторга при виде зачуханного фотографа, надменно взирающего на меня сверху вниз и кичащегося мнимым дворянским происхождением! Понимаешь – я не хочу так! И не буду. Не позволю снисходительно принимать мои ухаживания, не позволю кривить в брезгливой гримасе бородатую морду, понятно тебе? И ты – ты, черт тебя дери, старший следователь прокуратуры, человек, способный распутать сложное дело и помочь отправить за решетку того, кто там должен находиться, – ты тоже не должна этого позволять! Просто потому, что ты не хуже его, ясно? Не хуже, заруби себе это на носу!

Юлька вскочила и выбежала в кухню, загремела там чашками, включила воду, снова выключила. Лена продолжала сидеть в кресле, сжавшись в комок, и чувствовала, как полыхает ее лицо, словно Юлька надавала ей пощечин. Подруга была права во всем, и это оскорбляло Лену еще сильнее. Она словно увидела себя со стороны, все свои поступки, все свое поведение с Никитой. Картина оказалась угнетающе безобразной, она и представить не могла, что со стороны выглядит настоящей тряпкой, к тому же еще и пытающейся шантажировать мужчину своими болезнями. «Зачем я вообще ему об этом сказала? Ведь Юлька права – он не за меня испугался и не потому остался, что любит, а потому, что побоялся стать причиной очередного моего срыва. Почему я никогда не вижу очевидных вещей, происходящих в моей жизни? Я могу распутать целый клубок противоречивой информации в любом деле, а в своей жизни не замечаю таких вот «бревен». Я – слепая наивная курица…»

Вернувшаяся из кухни с двумя стаканами для морса Юлька уже сумела справиться с собой и, поставив перед Леной напиток, сказала совершенно обычным тоном:

– Ты, Крошина, знаешь кто? Жидкокристаллический терминатор.

– Кто? – не поняла Лена, и Юлька, сухо улыбнувшись, объяснила:

– Слишком ты легко принимаешь форму мужика, который находится рядом с тобой. Вот потому и жидкокристаллический терминатор.

Лена отпила морс и покачала головой:

– Москва на тебя плохо повлияла. Ты тут озлобилась, очерствела. Ты говоришь мне обидные вещи и даже не понимаешь, что причиняешь своими словами боль. Раньше ты такой не была.

– Так и ты раньше не делала таких вопиющих глупостей. Как тебе вообще в голову пришло бросить Андрея ради этого твоего Дядюшки Ау? Он же самовлюбленный павлин, у него даже хвост уже не складывается, так и торчит разложенным веером, и тебя хлещет постоянно перьями по лицу, но ты этого упорно не замечаешь, тебе даже нравятся следы от этих ударов на твоем лице. Ты знаешь, что у вас нет будущего, сама ведь говорила еще раньше: ему не нужна в будущем ни ты, ни, тем более, дети от тебя. Ты понимаешь это, тебе обидно, но ты упорно продолжаешь цепляться за эти отношения, в которых ты только отдаешь и ничего не получаешь. Да, не смотри на меня, ничего ты от своего Кольцова не получаешь, даже эмоций положительных. А постель… Лена, нам с тобой уже не по восемнадцать, чтобы ценить в мужчине только это. Получается, что ты отдаешь Кольцову все, а он даже пальцем не шевелит. Тебе нравится быть несчастной, Лена.

– А я несчастна?

Юлька в упор уставилась на нее:

– Ладно, ты врешь мне, это можно понять. Но себе-то зачем? Ведь ты не хуже меня все понимаешь. Ты несчастна, это совершенно очевидно, иначе ты не копалась бы в своих отношениях, не рассматривала бы их в лупу, а просто наслаждалась моментом и жила. А ты не живешь, Лена, ты истекаешь кровью. И это будет продолжаться до тех пор, пока он тебя не бросит. И тогда ты просто умрешь. Именно поэтому я говорю: сделай над собой усилие, сохрани остатки гордости и достоинства, уйди от него сама.

– Ты не понимаешь, – прошептала Лена, опуская голову. – Я знаю и вижу все, о чем ты говоришь, и ты совершенно права, Юлька… но… мне без него хуже, чем с ним.

– Ты даже сравнение выбираешь убийственно депрессивное: не «плохо без него», а «хуже, чем с ним» – неужели сама не слышишь?

– Слышу… но пусть лучше так, зато он у меня есть.

– Это временно, – жестко отрезала Юлька. – И в этот раз ты уже не поднимешься. Он тебя сломал еще в прошлый раз, а сейчас, когда он уйдет, то добьет тебя окончательно. Ленка, ты мой единственный родной человек, я не могу спокойно смотреть на то, как это ничтожество топчет тебя.