И ведь даже имя не сменил, паршивец! Марком и назывался. Имяобычное, и то, что так принца зовут, никого не насторожило. Но все равно –какова наглость!

– Почему их до сих пор не схватили?

Я посмотрел на стоящего рядом. Вполне благополучный бюргер.Потому и со мной заговорил, что решил – ровня. С короткой бородкой вроде моей,что для маскировки отпущена, лицо как будто благопристойное, но дряблое, жизньюпожеванное. На груди висит золоченая подковка магнита с прилипшими железнымидробинками. Модное украшение, показушное. Может, конечно, магнит на самом делеи не магнит, а простое золото, а то и вовсе медяшка, к которой дробинкиприклеены… дробинкам цена грош, а вот подковка такая немало стоит.

– И не говорите, уважаемый, – согласился я. – Безобразие.«Виновен в тяжких преступлениях против Дома и общественного покоя. Доставитьтолько живым. Награда – пятьдесят тысяч стальных марок, прощение всех прежнихгрехов и дворянский чин от барона до графа, в зависимости от изначальногоблагородства ловца».

Гражданин даже облизнулся и закивал.

– Еще тысяча за каторжника, – мечтательно сказал он. –Всего, значит, пятьдесят одна тысяча стальных…

Он будто невзначай коснулся подковки магнита и сталперебирать дробинки, отлепляя их и снова сажая на невидимую привязь. Значит,настоящее украшение. А хозяин его – позер, каких мало…

– Каторжника можно мертвым, – поддержал я. – Все легче.

– Не говорите, милый друг. Только где их теперь сыщешь?

Я вздохнул:

– Да, любезный. А не знаете ли вы, вкусно ли кормят в этомресторане?

Бюргер скосил глаза на вывеску. Кивнул:

– Вкусно. Но если в карманах звенит глухо, лучше мимопройти.

– Пожалуй, рискну, – задумчиво произнес я. – Успехов вам,уважаемый. Если поймаете преступников – позовите меня, помогу награду нести.

Досада, обращенная на себя самого, требовала хотя бы такоговыхода. Гражданин заулыбался и кивнул:

– Не премину. И прошу о той же любезности.

Довольный и моим, и своим остроумием, достойный жительвольного города продолжил свой путь. А я и впрямь вошел в «Олений Рог». Вкарманах у меня было не глухое золото, а звонкая сталь и серебро, цены непугали.

Впрочем, я сюда не есть пришел.

Зал в ресторанчике небольшой, зато во все стороныоткрываются двери кабинетов. Туда не только еду могут подать, а еще идевочек-мальчиков. Амстердам в этом отношении город очень либеральный, сюдадаже из Руссийского Ханства развлекаться ездят. Три молоденькие девицы как разтанцевали посреди зала, на маленькой круглой эстраде. Только народ плохореагировал, время дневное, все, кроме меня, сюда на обед явились.Чиновники-лихоимцы из ближнего порта, таможенники, даже офицер одинвысокородный сидел в сторонке, прямой и важный, словно копье проглотил. «ОленийРог» – заведение уважаемое.

Тем у воров и ценится.

Подошел я к стойке бара, даже плаща не сняв, монетку бросил,на бутыль с коньяком показал. Ресторанный вийн-майстер, которого всю жизньздесь помню, глаза поднял, да и захлопал ими.

Узнал.

– Полный бокал «Реми», – сказал я, садясь на высокий стул. –Самого старого «Реми», именно полный… А все остальное, как положено.

Одной рукой мастер бутылку над пузатым бокалом опрокинул,щедро, словно молодое вино, отмерив тридцатилетнего коньяка. А другой подстойкой шнурок звонка дернул. Где-то там, в хозяйском кабинете, сейчас трезвонначался.

Сидел я, потягивая коньяк, закусывая крохотными тартинками счерной икрой и ломтиками вяленой конины, щедро приправленной перцем, поруссийской моде. Никто на меня внимания не обращал. Пришел богатенький бюргер,да и кутит себе потихоньку.

Потом стул рядом под тяжестью вздохнул, и на стойку легламорщинистая рука, вся в перстнях стальных. Вийнмайстер сразу напрягся,превратился в сплошное внимание и готовность услужить.

Одевался господин Нико как самодовольный дурак. Это в жизнипомогает, когда тебя дураком считают.

– Воды, – буркнул Нико. Потом, без всякого перехода, ко мнеповернулся: – Дурак.

Надо же, словно мысли прочитал.

– Почему же?

– Дурак, что сюда пришел. Неужели читать разучился? Яспециально у дверей плакат вывесил… думал, поймешь.

– Неужели сдашь меня, Нико?

Я посмотрел на старика. Ему уже за семьдесят, грузный,неповоротливый, но голова работать только лучше стала.

– Тысяча стальных, Ильмар.

– А вот имя лишнее, – заметил я. – Что тебе тысяча, старик?Узнают ребята, что ты меня сдал, так за год трижды больше потеряешь.

– Ты мои деньги не считай, – оборвал Нико. – Ладно, я несдам. А слуги?

– Много ли тут слуг осталось, что меня в лицо помнят? –спросил я. – Небось за последнюю неделю всех мало-мальски ненадежных разогнал.

Я подмигнул вийнмайстеру. Он-то точно был надежным. Мастерслегка улыбнулся, кивнул, сдвинул залихватски охотничий берет с пестрым пером.

– Все-то ты знаешь, все-то ты вперед решил. – Нико повздыхалеще, глотнул минеральной из стакана, тяжело встал. Обронил: – Как допьешь… комне поднимайся. Сразу бы шел, чего старика гонял? Твоим ногам ступеньки непомеха, а мне… эх, старость…

Нико ушел к себе, поднявшись по винтовой лестнице на второйэтаж, где были кабинеты для самых доверенных клиентов и его собственнаяберлога. Я немного посидел, коньяк смакуя, потом оставил для мастера ещемонетку, да и двинулся следом.

Тихо было на втором этаже. Ни стонов притворных, ни свистакожаных плеток, ни смешков мерзких. Отдыхали все затейники, к ночи готовились.

Я стукнул легонько в дверь – не хватало еще заряд изпулевика в живот получить, входя без стука. Отворил.

Тут было жарко, камин так протопили, будто снег во дворе. Состены торчали исполинские оленьи рога, давшие когда-то название всемуресторану. В зале такие же к стене прибиты, только эти куда более ветвистые,красивые.

Нико сидел в громадном мягком кресле, одна седая голова надстолом торчала. Смотрел на меня задумчиво, и я почему-то понял – в руке у Никои впрямь пулевик.

– Не будешь ты стрелять, – сказал я. – Ты жадный, конечно, ириск любишь. Только…

– Что «только»?

– Ты еще и любопытный, Нико.

Секунду старик молчал, потом закряхтел, захихикал:

– А что еще мне остается, Ильмар? Икру ложками есть ишампанским запивать? Меня с того пучит. Девочек молоденьких приглашать – такведь раз в год если что получится… уже праздник. Деньги… с собой не заберу. Чтомне, на железный гроб копить? В деревянном теплее, знаешь ли. Искупитель вовсебез гроба остался, и то не жалуется.