– Поворачиваю к острову, – сказала Хелен. – Сейчас сядем.

Марк ничего не ответил – краткий миг, когда он торчал изпланёра спиной наружу, убил все его мужество. Поэтому я выдернул из-за поясанож и коснулся шеи летуньи.

– Мы летим к материку. Слышишь?

Планёр по-прежнему дергался из стороны в сторону. Хеленмолчала.

– И хватит пугать, – добавил я. – Да, мне страшно! Тольковбей в свою красивую головку – на остров я не вернусь. Прирежу тебя, еслиобратно повернешь. Ясно?

Теперь планёр летел ровно. Неуловимыми движениями рук Хеленнаправляла его на верный курс. И высоту мы перестали терять, опять поползливверх, в полной тишине, и это было страшно, но в то же время прекрасно. Лишьветер хлестал в прорванную обшивку.

– Спрячь кинжал, – сказал я Марку. Тот взял нож и убрал вХолод – без единого слова, как во сне, еще не отошел от страха. Что-то япобаиваться стал оружия в своих руках – тем более в такой ненадежной штуке, какпланёр. От ветра слезились глаза, Хелен тревожно оглядывалась на прореху.

– Есть у тебя иголка с ниткой? – спросил я ее.

– Под креслом, – быстро ответила летунья. – Аккуратно шей.

Я похлопал Марка по щеке – он слабо улыбнулся, приходя всебя. Пробормотал:

– Спасибо.

– За что спасибо, дурачок, я же сам тебя чуть не выпихнул…

– За то, что опомнился.

Пошарив под креслом, я и впрямь нашел – порезанным деньназад пальцем, не везет же ему, – воткнутую в чехольчик сиденья кривую паруснуюиглу с вдетой нитью. Вовремя – материя медленно расползалась под напором ветра.Марк забрал у меня иглу и стал неумело стягивать прореху. Над кабиной тканьлаком не покрыта, но все равно проколоть трудно.

– Края крепи, – посоветовал я. – Вначале края, потом всезашьем.

Небо светлело. Мы летели навстречу восходу, планёр больше нетрясся, а будто по невидимым волнам скользил. Я покосился налево, направо,вверх глянул. Небо самое обычное, словно и не летим, ничуть ближе не стало.

Вроде бы я окончательно опомнился. Страх сжался в груди,затаился, давил на сердце, но все-таки не превращался в панику. Марк терпеливотрудился, прореха уже была почти затянута.

– Гнилая твоя машина, летунья, – сказал я. – Неужелипокрепче не могли сделать? Деревом обшить…

– Ты еще предложи из железа планёры строить, – фыркнулаХелен, не оборачиваясь. Я понял, что сказал глупость, и перестал срамиться,замолчал. Ясное дело, она же говорила: планёр большой вес поднять не может…

– Ильмар… – сказал вдруг Марк, тихо, на выдохе. – Гляньналево…

Я посмотрел – и вздрогнул. По свинцовым волнам полз,рассекая острым носом воду, линкор. Даже с высоты он казался громадным… неужелиэти точки на палубе – люди?

– «Сын Грома», – сказал Марк. Странное что-то прозвучало вего голосе – гордость пополам с тоской.

Паруса на корабле были спущены, значит, он под машиной. Изтрех высоких труб валил черно-бурый дым, линкор шел на полном ходу. Это снебесной выси кажется, что он медленный и неуклюжий, а на самом-то деле таранволны режет, вода бурлит за кормой, и от материка до Островов корабль задва-три дня дойдет, особенно если ветер попутный дунет. Палуба у корабля быладеревянная, выскобленная добела, а вот борта обшиты золотом до самойватерлинии. Дом небось и на железо бы не поскупился для лучшего корабляДержавы, но проржавеет такой корабль.

– Какой сигнал приветствия? – вдруг спросил Марк. Хеленмолчала. – Качни крыльями! Быстро!

Она повернула голову. Зло улыбнулась Марку.

– Умный ты, жаль, что дурак. Качну, не бойся. Корабль первымсигналить должен.

Над бортом встал дымок – ударила пушка. Холостым вроде.

Планёр качнулся, Хелен ответила на приветствие. Было в этомчто-то титаническое, божественное, выше мелких людских забот. Плывущий поокеану гигантский корабль, могучий и величественный, и несущийся над ним планёр– хрупкий, презревший тупую силу ради быстроты и легкости.

Вот в такую минуту даже вор вроде меня гордость испытывает –за Дом, за Державу, за гений человеческий.

И в то же время – смешно. Я, тать нощной, планёр угнал, имне же преторианский линкор салютует…

– Сколько лететь будем? – спросил Марк у Хелен.

– Если повезет – часов пять.

– А если нет?

– Падать здесь и минуты хватит.

Нет. Не буду больше пугаться.

Раскинувшись поудобнее, сколько позволила теснота, я сноваспросил:

– Хелен, так есть у тебя что из еды или нет?

– Неужели аппетит проснулся? – съязвила она.

– Сутки я не ел, сладкая моя.

– Мной подавишься, – фыркнула летунья. Помолчала, потомнеохотно сказала: – Сзади… на твоем кресле – карман сзади.

Мы с Марком столкнулись руками, выдирая из кармана тугойпакет.

– Не трясите планёр, обжоры! – крикнула летунья. Какой там!Нам теперь все равно было, мы до еды дорвались. Не слишком много в пакетенашлось – пара засохших бутербродов с сыром, яблоко, апельсин, половинкажареной курицы, стеклянная фляжка. Смололи мы все вмиг, и я себя на том поймал,что очень не хочется делиться с Марком поровну… мальчишка ведь, ему меньшенадо…

Тьфу ты, ну почему натура человеческая такая мелочная? Как скаторги убегать – я из-за мальчишки шеей рискую! Как ухоронка с железом иликуриная лапа – от жадности корчусь!

– Бери. – Я отдал Марку надкушенный вместе с кожуройапельсин. Словно наказывал сам себя.

Мальчишка спорить не стал, жадно слопал фрукт. А я откупорилфляжку, нюхнул…

Эх, Галлия, земля щедрая! Коньячок из лучших, таким и аристократне побрезгует! Сивухой не прет, язык не обжигает, а в животе словно костерразвели, тепленький, ласковый.

Хмелеть я начал тут же, на третьем глотке. На пустойжелудок, да хорошего коньяка – много ли надо?

– Будешь? – дружелюбно спросил я Марка.

– Угу. – Он сделал маленький глоток, поморщился, вернулфляжку. Виновато признался: – Я вино больше люблю.

– А ты, летунья?

Сейчас я весь мир любил.

– Жить надоело? – отрезала Хелен.

Ну, не хочет, как хочет. Может, и впрямь, не стоит пьяномухитрой механикой управлять.

Через минуту меня потянуло в сон. Марка тоже сморило.Какое-то время мы возились, пытаясь устроиться удобнее на крошечном сиденье.Хоть мальчишка и худой, но уже не такой маленький, чтобы на коленках егодержать. Эх, маловат планёр… будет ли когда такое, что планёры размером слинкор над океаном понесутся? Я бы слетал. Дело нехитрое, когда летун умелый:сиди, держись крепче, слушай, как ветер парусиновые крылья треплет…