Из-за того, что газеты раздули вокруг нее шумиху, не следует, что с ней станут обращаться как-то иначе. Отныне она одна из нас – отверженных, испорченных, злых, направленных на перевоспитание (если это вообще возможно).

Не исключено, что когда-то давным-давно все мы были хорошими. Милыми маленькими девочками, играющими в песочнице. На моей детской фотографии, сделанной в парке рядом с домом, я в красной рубашке в клетку, волосы заплетены в косички. В руках я держу лопатку и улыбаюсь во весь рот, несмотря на выпавший передний зуб. Моя мама купила для фотографии рамочку и поставила на комод. Не знаю, где она теперь.

Орианну Сперлинг привезли в «Аврору-Хиллз» точно так же, как привозили других. Ей вынесли вердикт «виновна». Теперь ее место среди нас.

Следовало бы подождать, пока она появится в дверях камеры с охапкой постельного белья в руках, затем познакомиться и рассказать ей, что к чему, как я рассказывала Дамур. Но по вторникам и четвергам после обеда я развозила книги, а был как раз вторник.

Большинство из наших не горели желанием тратить свободное время на старые пыльные книжки, однако были и те, кто хотел убежать от реальности. К тому же не все книжки в библиотеке были старыми. Некоторые еще пахли типографской краской. Прочесть такую – все равно что получить в столовой горячий обед одной из первых, а не в конце очереди, когда все успевало остыть и превратиться в невнятную склизкую жижу.

Кое-какие книги добавили в библиотеку совершенно напрасно, судя по замусоленным страницам на эротических сценах. При мысли о том, чем занимались девочки под одеялом, открыв главу из «Клана Пещерного медведя»[13], меня начинало подташнивать. Впрочем, каждая прочитанная нами книга приносила своего рода спасение, нужно было лишь отыскать тайный лаз, впиваясь глазами в страницу и жадно глотая слова.

Обычно я катила тележку сначала мимо камер верхнего яруса, потом спускалась в нижний. У дверей камер я замедляла ход. Послеобеденное время отводилось для досуга, камеры не запирались, нам разрешали ходить по корпусу и даже приглашать к себе гостей – не больше, чем двое за раз. Я молча стояла на пороге. Почти всегда кто-то из девочек просил почитать что-нибудь.

Я протягивала книжный кирпичик, его тут же хватали нетерпеливые руки. «Энн из «Зеленых крыш»[14], том из серии про «Академию вампиров»[15], зачитанный до дыр экземпляр «Над пропастью во ржи» или «Говори»[16], Библию, Бхагавад-Гиту, инструкцию по ремонту двигателя «Мустанга» 1982 года выпуска. Я видела, как одна девочка прятала под комбинезон – поближе к сердцу – истрепанный том «С добрым утром, полночь»[17]. Кстати, с тех пор я его так и не видела.

Моя работа слишком важна, чтобы пренебречь ею даже ради новенькой.

Я растерялась, обнаружив, что тележка исчезла. Библиотека (пусть это всего лишь несколько полок в холле) была разграблена: полупустые полки, на полу вперемешку валялись карточки с именами должниц. Но из колеи меня выбила именно тележка – деревянный монстр на колесах, тяжелый и неповоротливый. Куда она могла подеваться? Мне хотелось вопить во всю глотку.

До сих пор никто не притрагивался к моей тележке, никто не хапал за раз столько книг. Интересно, кто это у нас такой книгочей?

А может, все гораздо хуже? Книжки взяли не читать?

Что, если их давно изорвали на мелкие клочки и утопили в туалете?

Я двинулась к ближайшему посту охраны. Досадно, сегодня дежурила Блитт, пропитанная кофе и высокомерием. Она никогда не подшучивала над нами, как Марблсон, когда бывал в хорошем настроении, или Лонг, когда заступал на дежурство вместе с Марблсоном. И пусть она не издевалась над девочками, как Минко, расстегнув верхнюю пуговицу на форменной рубашке от душившей его ярости, тем не менее связываться с ней не хотелось.

– Я только что была в библиотеке, – выпалила я, постучав в дверь, чтобы привлечь ее внимание.

Блитт смотрела по телевизору репортаж о суде над Орианной Сперлинг.

– Ты хотела сказать, в холле, заключенная? – хмыкнула Блитт, отрывая глаза от экрана.

Она никогда не звала нас по именам или фамилиям. Некоторые из наших считали, что таким образом она хотела дать нам понять, что мы не более чем пыль на подошвах ее ботинок, но я полагала, что Блитт просто-напросто не слишком умна и не в состоянии всех запомнить.

Как же я бесилась, если человек отказывался звать библиотеку библиотекой! Дело в том, что книги и учебники из обязательной программы хранились в другой части здания. Брать их оттуда нам не разрешали, по ним мы только учились. В них не писали записочек, их не тянули с собой в постель, чтобы пережить прекрасный сон или отличнейший оргазм (как хвастали некоторые из наших, но большей частью, конечно, привирали). Книги из моей библиотеки – те, что жертвовали тюрьме через церковь, или те, что отдавали нам частные школы, когда приобретали себе новые экземпляры, – принадлежали нам, и больше никому.

Переносить заключение, когда тебе принадлежит хоть что-то, куда легче, и Блитт об этом знала, именно поэтому она упорно называла библиотеку холлом.

– Где – моя – тележка? – отчеканила я.

Мне нечасто доводилось открывать рот, тем более беседовать с охранниками, так что весь нерастраченный пыл я вложила в эти слова. Вышло громко. Я занесла кулак. Садануть бы им прямо в стекло! Оно непробиваемое, а жаль. Вот бы услышать звон осыпавшихся осколков.

– Уймись, заключенная! Хочешь в карцер угодить из-за какой-то тележки? Гроб деревянный с четырьмя колесами, было бы о чем переживать!

Пренебрежительный тон отрезвил меня, будто удар плеткой по голой спине. Она знала, где тележка, значит, надо выудить у нее, что случилось. Из ушей у меня валил пар, но я опустила кулак и постаралась вообразить себя в тихом спокойном месте, где-нибудь вроде Флориды. Иногда помогало.