Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отец уверял, что у меня недостанет терпения учить ребят, и теперь я изо всех сил стремилась доказать, что могу быть хорошим педагогом. Не щадя сил, я старалась сделать уроки интересными и скоро убедилась, что ученики мои усваивают все очень легко и быстро.
Опять-таки в виде любезности я помогала мальчику принимать ванну.
Однажды холодным зимним вечером, уже выкупавшись, весь мокрый, он стоял в старинной ванне возле кухонного камина. И когда я накинула на мальчика полотенце, он вдруг уставился на меня большими голубыми глазами и, стуча зубами, сказал:
— Милочка, когда я вырасту, я на вас женюсь!
Итак, мне сделали первое предложение! Что ж, по крайней мере это означало, что мои воспитанники меня любят. Доктор и миссис Мьюир тоже как будто были довольны их успехами.
Пасхальную неделю мы все провели в старой гостинице в Порт-Альберте. Гостиница стояла на самой дамбе. Когда мы заказывали к столу камбалу или устрицы, их выуживали прямо из корзины, опущенной в море. Камбала была величиной с тарелку, а устрицы изумительные, вкуснее я в жизни не пробовала.
Все эти долгие солнечные дни мы плавали на плоскодонке под грязным парусом по бухте Корнер, а не то приставали к одному из островов, разбросанных по заливу, купались, потом отдыхали и закусывали на пляже и возвращались в старую живописно запущенную гостиницу, только когда заходящее солнце пряталось за темнеющими массивами мыса Вильсона.
Увлеченная красотой окружающей природы, я усердно исписывала лист за листом. Частично эти наброски использованы в «Диане с залива» — первом моем рассказе, опубликованном в Англии; рассказ этот был незрелой выдумкой, я написала его еще в те времена, хотя в печати он появился лишь в марте 1912 года на страницах несколько загадочного, рассчитанного на узкий круг посвященных журнала «Равноденствие», который обрушивался на читателей два раза в год, подобно бурям периода равноденствия.
Миссис Мьюир было за тридцать: хорошенькая, полная и добродушная, она, казалось, больше всего на свете любила, сидя на диване, покусывать большой палец либо выискивать блох у своей собачки. В свою стихию она попадала, играя роли аристократок в спектаклях местного драматического кружка.
Интересы доктора Мьюира выходили далеко за рамки медицины. Он удивился, узнав, что я читала «Загадку Вселенной» и «Происхождение видов». Мы обсуждали с ним книги и авторов. Замечания его всегда отличались тонким и едким юмором; больше всего он любил Бернса. Холодными вечерами у камина он, бывало, читал «Субботний вечер батрака» и другие стихи на грубоватом языке шотландцев, похохатывая в особенно смешных местах; без него никогда бы мне так не понять радостно-земную сущность поэзии Бернса, ее напряженную наполненность жизнью, красоту и прелесть.
Нередко днем, идя на почту за письмами и газетами, я встречала широколицего рыжего юношу. Мы иногда переглядывались. Но я была слишком благовоспитанна, чтобы улыбнуться или заговорить с незнакомым человеком.
— И с чего это Рыжий Лис стал часто ко мне наведываться? — полюбопытствовал однажды вечером доктор Мьюир, лукаво посматривая на меня.
Но во время визитов Рыжего Лиса я всегда сидела у себя, читала, писала или готовилась к занятиям.
А потом состоялся бал в яррамском клубе холостяков, и Рыжий Лис ждал у входа, когда приехали доктор и миссис Мьюир, а с ними и я. Нас представили друг другу, и он записался на первый танец в моей бальной программе.
— Мне пришлось взять на себя всю подготовку бала, чтобы познакомиться с вами, — сказал он.
Это был мой первый «взрослый» бал, и к столь торжественному случаю мама прислала мне новое платье. Платье было из белого шелка, простое и миленькое, мама сшила его сама, но к нему я получила еще ветку белых орхидей. Их прислала тетя Джозефина, которая была мне вовсе не тетя, а просто миссис Янг, старый друг нашей семьи; в детстве я не раз проводила у нее целые дни — кормила чаек, гулявших по ее прекрасному саду, и восторженно взвизгивала перед диковинками оранжереи.
Должно быть, мама рассказала тете Джозефине про мой первый бал, и крестная со щедростью сказочной феи, какой она всегда рисовалась моему воображению, послала мне орхидеи. Большинство жителей этого провинциального городка никогда не видели тепличных орхидей; разумеется, и я сама такого не видела.
Приколов к плечу эти диковинные изысканные цветы, я чувствовала себя настоящей Золушкой на балу. А Рыжий Лис представлялся мне в тот вечер волшебным принцем, хотя, разгоряченный и взволнованный, он то и дело наступал на мои атласные туфельки и смущался, пожалуй, не меньше меня.
Доктор сказал, что Рыжий Лис служит клерком у местного адвоката. Он уехал вскоре после бала, так что весь наш роман ограничился несколькими встречами возле почты и после футбольного матча. Я считала, что футбол не заслуживает серьезного внимания, но громко хлопала в ладоши вместе со всеми, когда Рыжему Лису удавалось забить гол.
Скоро гувернантку Мьюиров наряду с прочей местной молодежью стали приглашать на танцы и верховые прогулки. Миссис Мьюир ввела меня в яррамский драматический кружок, и мне предложили роль Лаванды в «Душистой Лаванде»[7].
Но еще до спектакля я всей душой полюбила лошадку — гнедого жеребчика, принадлежавшего брату одной из девушек, с которыми я вместе каталась верхом. Это был красивый малый, типичный житель австралийской глуши, к городским девицам он относился довольно пренебрежительно. И когда одна из них пожелала сесть на его лошадку, он поначалу воспротивился, сказал, что «лошадь только с пастбища, еще не объезжена и даже к узде не приучена». Но я все же добилась от Чарли позволения попробовать, и после того, как я несколько раз проехалась на Ломоносе по загонам, он стал считаться моей верховой лошадью для поездок на футбольные и крикетные матчи в дальние поселки.
Чарли для таких случаев чистил жеребчика так, что тот блестел, словно золотой соверен.
— Как бы я хотела, чтоб он действительно был моим, — сказала я однажды, спешиваясь после долгой прогулки.
— Что ж, берите, если возьмете и хозяина в придачу, — лукаво улыбаясь, отвечал Чарли.
Разумеется, над этими словами можно было
