По дороге в отдельную палату к Прагеру, на четвертом этаже, Барни заметил, что на третьем собрались люди – мужчины с цветами, коробками конфет и радостью в глазах. На табличке значилось: «Родильное отделение», и стрелка указывала направо. А ниже, рядом с огнетушителем, виднелась другая табличка – такие обычно висят на стенах зданий, лестничных площадках и в коридорах. Барни обратил на нее внимание, когда закрылась дверь лифта: он увидел стрелку под тремя треугольниками – оранжево-черным знаком, указывающим путь в радиационное убежище.

Он не был готов к тому, что на него произведут столь жуткое впечатление опухшее, красное лицо Прагера и его совершенно лысая голова.

Из одной его руки, покрытой волдырями и нарывами от страшных ожогов, торчала иголка с пластиковой трубкой, подсоединенной к перевернутому вверх дном флакону с какой-то бесцветной жидкостью. Другая рука и все тело были скрыты под простыней, натянутой на раму, – так, чтобы она не соприкасалась с телом.

– Барни… ты пришел… – проговорил Прагер свистящим голосом, едва шевеля губами, словно боялся, как бы у него на лице не растрескалась маска.

– Как ты, Макс?

– Х-хорошо… Вот только малость поджарился на солнышке. А ты неплохо выглядишь… Я… боялся… за тебя… и твою жену. Но вид у тебя прекрасный.

– Мы в полном порядке. Врачи нам почти ничего не говорят, но, думаю, когда симптомы пройдут, мы поправимся окончательно.

– Черт возьми… я рад… – тихо проговорил он. – Ты даже не знаешь, как часто я думал о вас… почему все так плохо… представлял себе, как вы, наверно, ненавидите меня.

– Не говори ерунду.

Но слова застряли у него в горле.

Прагер посмотрел на него задумчиво и, вздохнув, вздрогнул.

– Не думал я, что так наслежу. – Его голос зазвучал громче, и Барни показалось, что он, превозмогая боль, пытается все высказать как можно быстрее. – Не думал. Уж ты мне поверь. Простите меня… оба… пожалуйста. Не держи на меня зла, Барни…

– Ну да, мы так и думали, все вышло случайно. Чего уж тут прощать. В этом никто не виноват. Черт, Гэрсон сказал, что в морской пехоте тебе дали бы медаль за то, что ты сделал. И потом, разве я сам не наследил? Мы с Гэрсоном и его командой объездили всю округу и проверяли людей, которых я нечаянно заразил. Винить тут некого. И прощать не за что.

Прагер молча взглянул на Барни: глаза его лучились теплом. Не поворачивая головы, он отвел взгляд в сторону и уставился в потолок, словно не смея больше смотреть Барни в лицо. Он хранил молчание и только хрипло дышал.

– Врешь!

Барни не стал возражать. По выражению его лица и по услышанным словам Прагер понял, что тот все еще считает его виноватым. Старик был слишком близок к смерти, чтобы поверить в обратное.

– Прости, Макс. Хотелось бы соврать. Даже не знаю почему.

Барни хотелось, чтобы Прагер понял, через что ему пришлось пройти. Бред какой-то. Ему хотелось, чтобы Прагер простил его за то, что невозможно простить.

Но Прагер на него уже не смотрел.

– Я приду еще, – сказал Барни. – Тебе что-нибудь нужно?

Прагер ничего не ответил и все глядел в сторону, как будто Барни уже ушел. Барни задержался на мгновение, потом встал и стал ждать, когда Прагер обратит на него внимание.

– Пока, Макс! Я совсем запутался. Дай срок, и, может, я сам во всем разберусь.

Никакого внимания.

Барни, спотыкаясь на ходу, вышел из палаты, его лицо полыхало от замешательства и злости. По какому праву старик заставил его почувствовать себя виноватым? И почему он вдруг превратился в виновного? Ну и черт с ним! Прощение – это вам не вращающаяся туда-сюда поливальная установка на лужайке. Хорошо рассуждать о христианском милосердии, да только прощение, облеченное в одни лишь слова, отдает нехорошим душком, если оно не исполнено искренности. И он не мог заставить себя проникнуться сочувствием к Прагеру только потому, что тот был при смерти. Ему бы этого очень хотелось, но, черт возьми, он чувствовал, как у него напряглись мышцы, и вполне осознанно старался держать ладони открытыми, чтобы они ненароком не сжались в кулаки. Будь Прагер его родным отцом, подумал Барни, он дал бы ему в морду, даже лежачему, потому что, когда ты не можешь постичь умом причину, породившую у тебя чувство вины, ты прибегаешь к физическим средствам, к тому же, в конце концов, он сам страдал ничуть не меньше Прагера.

По пути вниз лифт опять остановился на третьем этаже, в кабину зашел сияющий малый и предложил Барни сигару.

– Мальчик! – радостно проговорил он. – Восемь фунтов, две унции[24].

– Сочувствую, – бросил Барни, не обращая внимания на сигару, и со всей силы надавил на кнопку первого этажа, где помещался вестибюль.

Малый таращился на него с раскрытым ртом и сигарой в руке, застывшей в предлагающем жесте, и отозвался, лишь когда дверь лифта открылась в вестибюль:

– А что вдруг так?

Но Барни был уже на выходе – в проеме вращающейся двери.

Когда Карен стало лучше, Радиационный контроль отрядил к ней команду из трех человек. Старшим среди них был Джош Чемберлен, коренастый, средних лет мужчина с тяжелой одышкой, как будто дело, которое ему поручили, и впрямь было ему в тягость. Она так и не разглядела его глаза за линзами очков, а он держался спокойно и с чувством собственного достоинства, когда они приступили к своей «охоте на мусор»[25].

Его помощники были моложе. Стэн, тот, что повыше (с колючим взглядом и настороженной ухмылкой), до войны играл в баскетбольной команде при колледже. А дегазатором, по его словам, он заделался еще в армии, потому как только так мог выбиться в люди. Марти был голубоглазый красавчик, впрочем, без тени смазливости; то и дело смеряя ее взглядом, он всякий раз искал встречи с ее глазами, и она тоже нет-нет да и посматривала на него, довольная тем, что еще способна привлечь к себе внимание молодого парня.

Джош Чемберлен намеревался побывать в супермаркете «Фуд-Райт» после закрытия. Они зашли в магазин после того, как его покинул последний покупатель, – при виде людей в белых комбинезонах с капюшонами управляющий и кассирши бросили свои подсчеты и стали таращиться на них во все глаза. Чемберлен объяснил, в чем дело, – управляющий воззрился на него с глупым видом.

– Что вы сказали? Радиоактивное – чего?..

– Не суть важно, – ответил Чемберлен. – Мы быстренько здесь все проверим и уйдем.

– Вообще-то говоря, я не имею права…

– Послушайте, если мы сейчас здесь не проведем проверку, придется звонить шерифу и требовать, чтобы он закрыл магазин. На карантин. Хотите?