Когда его отец с каким-то своим дальним родственником решил заняться подержанными автомобилями – скупать всякий автохлам на запчасти, она стала умолять его купить заодно какой-нибудь домишко под Хамтрамком, чтобы они могли туда перебраться. Она стыдилась соседства с химчисткой и мечтала о доме, где собирались бы гости, о заднем дворике, где игрались бы внуки, о садике, где летом можно было бы устраивать пикники. Но отец отказался приобретать в собственность дом. Хотя его авторазделочное предприятие процветало. (Когда Барни любовался неореалистическими скульптурами из металлолома, он всякий раз улыбался, ловя себя на забавной мысли, что творения его отца вполне могли бы занять достойное место в музеях, причем даже раньше, чем его собственные.)

– Мам, это я. Барни. И не один.

На мгновение она отпрянула, потом снова перегнулась через перила и нервно прошептала:

– Отец дома. Тебе сюда пока нельзя. – Она посмотрела назад, словно боясь, не заглядывает ли муж ей через плечо. – Зачем пришел? Знаешь ведь, он же опять умом тронется.

– Мам, людям, которых я привел, нужно здесь кое-что проверить. Это ненадолго. – Барни тоже говорил шепотом, словно стараясь оттянуть минуту, когда отец поймет, что он здесь. Он почувствовал отчетливый запах тушеного мяса.

– Кто там еще – Стелла?

Барни был уже почти на верхней площадке лестницы – и не мог не разглядеть изумление на лице отца. «Застань его врасплох! – велел он себе. – Веди себя как можно естественнее».

– Мистер Гэрсон, позвольте представить: мой отец, Казимир Шутарек, и моя мать.

В дверях показался Стефан, гонимый любопытством узнать, что происходит, – Барни приветствовал и его.

– А это Стефан, мой двоюродный брат. Преподает обществоведение в школе, здесь же, в Хамтрамке. Живет у моих родителей.

Гэрсон тут же оказался рядом, коротко кивнул, отвесил низкий поклон и щелкнул каблуками.

– Здравствуйте, мистер и миссис Шутарек! Штефан! Позвольте представить моих помощников: мистер Бендикс и мистер Макнайт. Смею заверить, мы не отнимем у вас много времени и больших неудобств, надеюсь, не доставим. Ваш сын был достаточно любезен, согласившись нам помочь. Дело службы. Не позволите ли мне и моим помощникам пройти к вам вместе с нашим оборудованием? Премного благодарен!

Гэрсон быстро и учтиво взял дело в свои руки, и через несколько мгновений семья Шутареков была дружно препровождена в гостиную. Несколько раз отец Барни – здоровяк, неуверенно переминавшийся с ноги на ногу, в подтяжках, тугих, точно подпруга, – порывался спросить, что происходит, но Гэрсон, действовавший спокойно и естественно, сказал, что в свое время им все объяснит, чем вывел их всех из себя. Наконец старик не выдержал.

– Что здесь творится? Хватит трепать языком – лучше скажите, кто вы такой и почему ворвались в мой дом? – И, тыкая пальцем на Барни, прибавил: – Я же сказал, чтоб ноги твоей здесь больше не было.

Гэрсон расстегнул свою сумку и на мгновение блеснул значком следователя по особо важным делам.

– Мистер Шутарек, позвольте объяснить. Ваш сын находится здесь, чтобы помочь нам… и обществу. Произошла, чтоб вы знали, серьезная штука, и дело требует, чтобы здесь находился не только он, но и вы в полном составе.

Он переводил взгляд с одного лица на другое, как бы призывая семейство Шутареков к пониманию, – в конце концов отец Барни сдался и, плюхнувшись в кресло, обратился в слух. Мать затаилась за кухонной дверью и в страхе поглядывала из-за нее на облаченных в белые комбинезоны Бендикса и Макнайта.

– Чтоб вы знали, у нас в радиационной лаборатории при Научно-техническом и опытно-конструкторском центре в Элджине, – сказал Гэрсон, – произошла необычная авария. И, хотя ваш сын работает совсем в другом отделе, он оказался к ней причастен – не по своей воле, а потому, что состоял в тамошнем автомобильном пуле. Знаю, это трудно понять, но дайте мне пару минут, и я постараюсь все объяснить.

Барни был потрясен, с какой ловкостью он обрисовал ситуацию людям, не имевшим никакого понятия ни о радиоактивности, ни об источниках радиации, и при этом ни разу не показал своего превосходства над ними. Когда прояснился смысл таких слов, как «радиация» и «радиоактивная пыль», отец встал и в задумчивости провел пальцем по седым усам; Стефан выглядел напуганным. Только по хмурому взгляду матери можно было понять, что им не все понятно.

– Вы говорите про радиоактивные осадки? – спросила она.

– Как оно было в Японии? – спросил его отец. – С тем дерьмом в бомбе, от которого у них образовались ожоги?

– Не совсем, мистер Шутарек. Даже если радиоактивная пыль и попала сюда случайно, то, конечно же, в самом незначительном количестве. В квартире, вероятно, с ней никто не контактировал… а может, ее здесь и вовсе нет. И наша работа как раз и состоит в том, чтобы все проверить ради вашей же безопасности и предупредить ее распространение.

Отец Барни избегал его взгляда все время, пока Бендикс с Макнайтом обследовали их и квартиру с помощью счетчика Гейгера. И когда тот впервые начал размеренно пощелкивать, отец подскочил как ужаленный, но Гэрсон успокоил его и растолковал все про нормальный радиационный фон. И вдруг старик повернулся к своей жене и ткнул кулаком ей в лицо.

– Видишь, что бывает, когда ты меня не слушаешь? Это ты втихомолку привечала его за моей спиной…

– Не надо вешать на нее собак! – воскликнул Барни. – Это было сразу после похорон. И сюда я заглянул только на минуту.

Отец метнул в него полный отвращения взгляд – и рот у Барни вдруг как будто забился песком.

– И ты еще смеешь мне что-то вякать! – презрительно усмехнулся он. – Я еще раньше говорил тебе, чтоб ты забыл дорогу в дом Шутареков. Ты брезгуешь нашей фамилией. Может, я и не вправе советовать моему сыну, что делать, куда податься или как себя называть, но в свой дом я волен приглашать того, кого хочу, и вовсе не желаю, чтобы кто-то пробирался сюда украдкой, у меня за спиной. Если б не эта ваша радиопыль, я так ничего бы и не узнал.

Заслышав резкое потрескивание счетчика Гейгера, все разом повернулись. Диван, где в тот день сидел Барни, был заражен.

– Похоже, частиц здесь совсем немного, – заметил Бендикс.

Он достал ножницы и принялся вырезать на подлокотнике ткань кружком.

Мать Барни взвизгнула, как будто в нее вонзили иголку.

– А кромсать обязательно? – осведомился Барни. – Может, проще стереть?

Бендикс покачал головой.

– Невозможно. Частицы могли проникнуть под ткань.

Барни припомнил, что этот французский, с чуть изогнутой спинкой диван, обшитый розово-золотистой парчой, был предметом ее гордости и радости. В доме его называли не иначе как «музейным экспонатом», – сидеть на нем не разрешалось никому. А если и разрешалось, то лишь самым дорогим гостям и только по особым случаям, – и тогда, в день похорон, мать сама усадила туда Барни. Странно, что он про это забыл: ведь сидеть на запретном диване – а ему это запрещалось с малолетства – было совсем неудобно. И вот мать бросилась было к дивану, чтобы уберечь его от кромсания, но Стефан ее удержал.