Она разрывалась между ненавистью и жалостью к Барни. А на кого еще ей было пенять? Не на науку же или прогресс. И не на «Нэшнл-Моторс». Хоть Барни и договаривался с Эдом Маршаком о предъявлении им судебного иска, они там были уж больно безликие, чтобы вешать на них вину. Стоило ей вспомнить, что это Барни занес заразу в их дом и в ее тело, как она начинала ненавидеть его.

Отныне она заводилась с пол-оборота. До аварии они спорили и ругались меж собой на чем свет стоит, но теперь, не имея больше сил воевать друг с дружкой, они просто кричали и швырялись вещами, чувствуя себя все хуже. Неужели она всегда была такой слабой, как тряпичная кукла, и валилась с ног при малейшей смене настроения, буквально засыпая на ходу, потому как не хотела противостоять тому, что происходит с ней и вокруг? Она смутно помнила, как в детстве ее, совсем еще девчонку, водили к врачу, потому что она ходила как сонная муха.

Дни сменяли друг друга с мрачным однообразием. Думая с утра о грядущей ночи, она видела бесконечный бело-песчаный пляж, спускающийся к морю, и каждый шаг в сторону ночи давался ей с большим трудом, вызывая сильнейшую одышку, при том что глаза засоряло песком. Но когда она погружалась в ночь и оглядывалась, за спиной виднелась только узкая белая полоска – шириной несколько футов, не больше, но ей уже было до нее не дойти и не дотянуться. День умещался в полудюжину шагов, и между рассветом и морем не было ничего.

Лишь однажды – может, во сне? – пляж был кое-где устлан черными водорослями, мягко ласкавшими пальцы ее ног, а дальше стелился как будто голый песок. Но, когда она подходила ближе, из него вырастали громадные кучи черных водорослей, облеплявшие ей плечи. Она хваталась за голову и бросалась прочь, обвешанная ламинариями, которые быстро обугливались на солнце. Той ночью она пыталась утонуть во сне, но ее выловили и вернули в утро в сети из ее же собственных черных волос.

Когда она проснулась, они были на подушке и постели – она пронзительно закричала и заметалась от зеркала к зеркалу, но потом в конце концов решительно взяла себя в руки, через силу остановилась у большого зеркала и бесстрашно сорвала с головы оставшиеся пряди. Оказавшись совершенно лысой, она спустила с плеч ночнушку и так и застыла перед зеркалом, точно голый манекен с разведенными руками. Она стояла в витрине магазина, мимо сновали люди, женщины смущались, узнавая в ней свое отражение, – розовое и безволосое. Мужчины оглядывались на ее ноги, бедра, живот, груди, лицо и вперивались в язвенную корону на испещренной синими прожилками коже головы. Язвы чесались с давних пор, но она терпела зуд, боясь вычесать все волосы. Теперь же она рьяно сдирала струпья, и у нее по лицу и шее струилась кровь.

Барни ужаснулся, войдя в спальню и застав Карен в таком виде.

– Боже мой, что это? Что случилось? Почему ты не позвала меня?

– Теперь лепи меня, дорогой. Истекающую кровью, лысую как колено Венеру, восходящую из радиоактивного моря.

– Держи себя в руках! Ты же знала, такое должно было случиться. Они сказали – дело это временное. – Он сорвал с постели простыню и набросил ей на плечи.

– Что, не знаешь куда глаза деть? – рассмеялась она. – Я тебе не какая-нибудь глиняная Венера. Видишь разницу между статуей и натурщицей? На, полюбуйся, как кровит, когда я скребу вот здесь…

– Не надо! – Он удержал ее за руку. – Пожалуйста, перестань! – Он схватил ее за сцепленные вместе руки и притянул к себе. – Нет сил смотреть на тебя в таком виде. Понимаю, ты винишь меня в том, что случилось, да я и сам, видит Бог, уже тысячу раз проклял себя за это. Но нужно жить. Нельзя опускать руки и пасовать перед обстоятельствами.

Она заметила, что на глаза у него наворачиваются слезы, и поняла – ему больно смотреть на нее в таком виде. Она испытывала странное ощущение от его цепкой хватки: ей казалось, что он удерживает ее в своих крепких объятиях точно в смирительной рубашке, потому что не хочет, чтобы она изуродовала себя, а не потому что любит ее. Она не сопротивлялась, даже когда он подхватил ее на руки и перенес на постель. И когда достал из комода свежее полотенце и стер кровь с ее лица и плеч.

– Язвы заживут через пару недель, – сказал он, – а через полгода отрастут и волосы. И ты снова станешь красивой, как всегда. Я же знаю, как ты относишься к своим волосам, и они еще у тебя будут. Ну а пока купим тебе парик.

– Не надо мне никакого парика.

– Да почему? У многих женщин существуют проблемы с волосами, и они носят парики, хотя об этом никто не догадывается. Тут уж положись на меня.

– Ты стараешься меня изменить, – процедила она сквозь слезы. – Я же видела, что ты сделал со своей глиняной фигурой там, внизу. Я видела, что ты сделал с моими глазами. Ты превращаешь меня в кого-то еще. И какой парик, по-твоему, мне годится? Светлый? Рыжий? В кого ты хочешь меня превратить?

– Я возьму за образец твои же волосы, – сказал он. – И превращать тебя в кого-то там еще вовсе не собираюсь.

– Больше не следи за мной, не хочу.

– А ты не будешь расчесывать раны?

– Нет, обещаю. Только уходи, оставь меня одну.

Он собрался было уходить, но задержался и подобрал с постели прядь ее волос.

– Для парика самое оно – такие красивые волосы, думаю, еще поди поищи.

Он слабо улыбнулся, но она отвернулась и не поворачивалась, пока за ним не закрылась дверь. Ей хотелось, чтобы он знал, как она себя чувствует, но как ему было это понять? Она и сама точно не знала, что с нею происходит, а что говорит он или другие, ей было все равно. Некое тревожное чувство подсказывало ей, что она умирает. Глядя на себя в зеркало, она понимала, что должны были ощущать женщины, обривавшие себя наголо перед тем, как лечь в постель с врагом. Волос у нее не стало. Она не понимала почему, но так или иначе это означало, что Барни ей враг.

Он нашел постижера[20], изготовил гипсовый слепок с Венеры точно по ее размеру и заказал парик. Поначалу Карен не смела к нему прикоснуться, но однажды, когда Барни не было дома, ей стало до того любопытно, что она не удержалась и достала его из коробки. Просто взглянуть. Потом примерила, но ей показалось, что к ее голове прилипла какая-то дохлая зверушка, и она тут же сорвала его. Несколько раз она прикасалась к нему – и наконец надела снова и даже попробовала его расчесать. Что ж, Барни старался ей помочь и делал все возможное, чтобы облегчить ее муки, хотя сам страдал не меньше.

В конце концов, дабы скрасить бесцветную череду дней, Карен стала его носить. Но из дома она не выходила, пока не поняла, что надо бы показаться доктору Лерою, поскольку она заметила, хотя еще не пропустила ни одного приема, что ее цикл изменился – стал короче и слабее. В последний месяц он длился только полдня. И в этот раз сопровождался только спазмами. И хотя Карен понимала, что такие проявления, как все уверяли, могут быть следствием всего лишь сильного недомогания, она стала задумываться, почему же ее симптомы настолько отличаются от симптомов Барни: это ее отвращение к мясу и кофе, бессонница, странное набухание груди… – и начала подозревать, что физические изменения у нее связаны не только с действием радиации.