Теперь нужно было встать и уйти, стараясь не встретиться с ней глазами.

– У тебя-то как дела?

– Все по-старому, – уклончиво сказал Данила.

– По-старому – это хорошо?

Данила задумался. Говорить правду, что все не так уж хорошо – смысла нет. Она же ничем помочь не может. Жаловаться ему не к лицу. Учитывая, что они почти расстались. Утверждать лучезарное «все зашибись» – тоже неправильно!

– Иногда – да. Иногда – нет. Перемены не всегда несут благо.

И все-таки она не удержалась и подпустила шпильку:

– Какая умная мысль!

Он откликнулся мгновенно:

– Старею! Шутки становятся плоскими и банальными… Наверное, один из первых признаков старости.

– Прости!

– Чего уж там! Все норм.

Он поднялся. В ее взгляде плескалось отчаяние.

– Рассказала все, что знала. Рада бы знать больше, но – увы! Надеюсь, что хоть немного помогла тебе. Раз это тебе нужно для чего-то.

– Спасибо. Я позвоню в ближайшее время. Что и как.

– Не напрягаю. Но будет приятно.

– Какой напряг! О чем ты!

Разговор получался ужасным. Он чувствовал нестерпимую фальшь, но это, наверное, удел всех разговоров людей, которые уже не знают, что сказать друг другу… людей, что уже расстались, но еще не оборвали связи окончательно.

– У тебя-то как?

– Тоже – норм.

– Работы много?

– Хватает… сложа руки не сидим. Дела возникают разные, есть такие занудные, что хочется положить их в папочку и убрать подальше. Но Вася так сделать не позволит.

– Понял…

Через несколько минут он ушел, не зная, что там творится за дверью. Проклинают его или выкинули из головы, как только он покинул квартиру… Иногда незнание – это хорошо…

И даже полезно.

И еще… Была интуиция, что все это – затишье перед бурей.

А интуиция его редко подводила.

– И что тогда? Это – правда?

– Я ошибаюсь редко… думаю, что права. Эти картины очень похожи на то, что писала Мария Башкирцева.

Ольга стояла как громом пораженная. С некоторых пор она заинтересовалась теми картинами, которые давал ей копировать ее учитель Полянский. Он давал ей одну картину или две, иногда – несколько. Она сводила их в единое полотно, и получалось самостоятельное произведение. При этом она вспоминала Гоголя: «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича». Хотя картины получались красивыми – романтичные пейзажи, бытовые сценки. Пару раз она задала Арсению Николаевичу вопрос: что это за художник или художники, которых она копирует, но один раз он – промолчал, в другой – сказал, что это безвестные художники, их имена история не сохранила. Тогда Ольга поняла, что этот вопрос – лучше не задавать. Правды она все равно не узнает. По каким-то причинам Арсений Николаевич не хочет давать истинный ответ. Она решила обратиться к известному искусствоведу – Софье Константиновне Валентиновой. Та работала в одной известной галерее. И вот Ольга задала ей тот самый вопрос, на который не хотел давать ответа Полянский.

– Вы знаете… кажется, я могу вам помочь…

– Да… – встрепенулась Ольга.

– У меня есть одна давняя знакомая. Я училась у нее еще в пятидесятые годы. Сейчас она уже глубокая старушка. Может быть, память ее и подведет… она как раз занималась Марией Башкирцевой. Но ее исследования в конце концов свернули…

– Я хотела бы побеседовать с ней. Это возможно?… Но очень вас прошу…

– Попробую, но ничего твердо обещать не могу.

Софья Константиновна достала телефон и записную книжку, набрала номер…

К телефону никто не подошел.

– Вот видите, может быть, ее уже и нет в живых… Кто знает…

Ольга пробыла в галерее еще минут десять. Телефон Софьи Константиновны зазвонил.

– Да… Яна Людвиговна. Добрый день. Как вы себя чувствуете? Я как раз говорила о вас с одной девушкой… Она хотела бы с вами побеседовать… О Марии Башкирцевой… Вы сможете ее принять? Когда? Прямо сейчас? Вам удобно? – Софья Константиновна смотрела на Ольгу. – Яна Людвиговна спрашивает: вам удобно сейчас прийти к ней?

– Да. Конечно! Удобно.

– Тем более это недалеко отсюда. Яна Людвиговна живет на Арбате.

– Хорошо…

После разговора Софья Константиновна продиктовала Ольге адрес, она записала его и ушла, спрятав бумажку в сумку.

Кто опишет Арбат, не парадный, а странный… Тот, где в переулках притаились тени Михаила Булгакова, Андрея Белого и всех поэтов и писателей Серебряного века.

Ольга шла, глядя на дома…

Она позвонила в домофон. Дверь ей открыла старушка – на первых порах Ольге показалось, что ей лет сто – седая, с губами, накрашенными розовой помадой… и глазами, искусно подведенными черными стрелками… У нее были ручки, напоминающие лапки птички – древней и высохшей, но голубые глаза были удивительно яркими и живыми.

– Вы… Ольга? – Голос был шелестящий, такой звук мог издавать разворачиваемый пергаментный свиток.

– Да. Вам звонила по поводу меня Софья Константиновна.

– О да… она была моей ученицей. Проходите же.

Яна Людвиговна шла вперед. В коридоре царила полутьма. Ольге показалось, что над дверью в комнату прибиты рога какого-то животного.

Комната, куда ее привела Яна Людвиговна, была вся завалена книгами… У окна стоял небольшой изящный столик. В углу на этажерке лежала скрипка.

В глаза бросились стулья с высокими спинками – каждое как трон.

– Садитесь. Могу предложить кофе. Чая нет…

Ольга села у столика и сложила руки на коленях.

Кофе был подан в крохотных чашечках на мельхиоровом подносе.

– Есть шоколадные конфеты. Как они вам? Не пренебрегаете шоколадом? Сейчас молодежь сидит на диете. То не ест, это не ест…

Яна Людвиговна открыла коробку конфет и придвинула ее Ольге.

Сама она села в мягкое кресло, в котором почти утонула.

– Ну, рассказывайте… что вас сюда привело.

– Я хотела бы побольше узнать о Марии Башкирцевой, художнице.

– Зачем?

Вопрос застал Ольгу врасплох. И в самом деле – как все это объяснить…