– Мужчина, дайте пройти!.. – обратилась (если этоможно назвать «обратилась») женщина к Скудину. На самом деле он совершенно ейне мешал, но раздражение требовалось сорвать. Иван поспешно отступил прочь иподумал о своём сыне или дочери, так и не родившемся. Почему он был настолькоуверен, что их с Машей ребёнок нипочём не стал бы швыряться пирожными и вопитькак резаный, заставляя взрослых краснеть?.. Это был бы хулиганистый, благо естьв кого, но добрый и разумный малыш…

– Выбрали что-нибудь? – улыбнулась Ивану юнаяпродавщица. Он собрался ответить, но в это время из резко распахнувшейся двериснова дохнуло Арктикой, и к прилавку, слегка задев Скудина рукавом, проследовалрослый, полноватый молодой человек. По стеклу этак хозяйски брякнулиавтомобильные ключи на брелоке, украшенном трёхлучевой мерседесовскойзвёздочкой:

– Девушка, мне «Ночную розу»! И пирожных разныхкоробочку…

Очередь за тортами была длиной ровно в три человека. Пареньи в мыслях не держал кого-то обидеть. Он просто не заметил стоявших. Продавщицазамешкалась, соображая, кого обслуживать первым. Резвый малый не снизошёл дажедо ссылки на нетерпеливую подругу, ждущую в «мерседесе»: пропустите, мол,товарищи-господа, не то прямо тут помру от любви!.. Даже и того не сказал, атаких, страдающих полным отсутствием воображения, Кудеяр, ох не любил.

– Слышь, друг, – сказал он негромко, –очередь тут.

Парень едва покосился:

– А я спешу, дядя.

Кудеяр взял его руку с ключами и без усилия снял её состекла, улыбнувшись в ответ:

– А я тоже, племянничек.

Хотя в действительности не спешил никуда.

Улыбка, если вдуматься, – это оружие. Как и все прочиечеловеческие проявления, умей только использовать. Улыбкой можно обаятьчеловека, привязав его к себе на всю жизнь. А можно перепугать до смерти. Втакие убийственные крайности Иван вдаваться не стал, но парень что-то понял (неразумом, конечно, – инстинктом) и посторонился:

– Да ладно тебе, дядя… покупай.

– Мне вот этот, пожалуйста. – Иван ткнул пальцем вбело-взбито-сливочный куб. Тот был почти лишён каких-либо архитектурныхизлишеств, но почему-то стоил как несколько богато разукрашенных кремовыхбашен, выставленных по соседству. Верхняя грань куба была залита абрикосовогоцвета глазурью, на ней красовалась надпись: «2000». Оставалось надеяться, чтоторт не валялся здесь со времён встречи юбилейного года. А может, этопроявилась на кондитерской фабрике пресловутая «ошибка-2000»?.. Не возымевгрозных последствий, которых от неё ждал весь мир, она, насколько было известноИвану, до сих пор «вылезала» разными мелкими пакостями…

Он расплатился, взял торт и вышел наружу. Тут оказалось, чтоАрктикой в воздухе веяло не случайно. Как раз с той стороны, куда направлялсяИван, наползала низкая тёмно-серая туча; вероятно, следовало ждать снеговогозаряда. Солнце уже скрылось, вот-вот ударит ветер и полетят в лицо липкие, спятирублёвую монету, снежные хлопья… Скудин машинально глянул на номер стоявшегоу поребрика «мерседеса» (в котором, кстати сказать, никакой подруги ненаблюдалось) и двинулся вперёд по проспекту. Может, ещё в какую лавочкузавернуть, кагора купить?..

Квартира была двухкомнатная и по «хрущобным» меркам дажепросторная. Однако иногда Рита начинала понимать, почему подруга Натаха сбежалаотсюда при первой возможности. Впрочем, сегодняшний вечер по некоторым вернымприметам обещал быть спокойным, без стихийных бедствий и полтергейстов. Ритатвердо сказала себе, что расслабляться нельзя и что, скорее всего, нынешнееблаголепие есть обманчивое затишье перед бурей. Тем не менее ванну удалосьнаполнить без неприятностей. Трубы не начали гудеть, отхаркиваясь коричневойржавчиной, газовая колонка шумела ровно и деловито, не грозя Хиросимой и непорываясь угаснуть… То есть настал всё же миг, когда – Господи, до чего жхорошо! – Рита действительно погрузилась в чистую, горячую, ароматнуюводу. Блаженно вытянувшись, молодая женщина пошевелила измёрзшимися за деньпальцами ног… и в памяти всплыл эпизод «стриптиза по-русски», виденный потелевизору давным-давно, ещё на заре Перестройки. Помнится, заигралобессмертное «Не спи, вставай, кудрявая!..» и на сцену, неуклюже переставляяточь-в-точь Ритины валенки, вразвалку выбралась жуткая бабища. Ватник, стёганыештаны и толстый, неопределённого цвета платок, спущенный на самые брови…Подозрительно оглядевшись, тяжеловесная «бабец» отложила метлу, отставиларжавый лом и снеговую лопату… и принялась порхать!!! Под умилённые рыдания всёпонявшего зала. И вот полетела наземь серая телогрейка, размотался платок,упали ватные брюки… Свалились нежно-голубые, с начёсом, панталоны «made inUSSR»… Выскочил откуда-то парень в опрятной спецовке – и подхватил, закружилточёную фигурку, украшенную лишь радужными лепестками бикини…

Рита откинула нашампуненную голову на гладкий эмалевый край,с наслаждением слушая, как возле ушей лопаются невесомые пузырьки пены. Каждыйдень (если, конечно, удавалось мирно поладить с трубами и колонкой) она вот таксмывала с себя Поганку-цветочницу и вполне понимала змей, меняющих кожу. Несказать чтобы она возвращалась с рынка физически грязной. Ощущение замаранностибыло более глубоким и тонким. Таким, что мылу вроде бы не полагалось от этогопомогать. Но ведь помогало! Из душистой ванны Рита выбиралась совсем другимчеловеком. В самый первый вечер она, помнится, насмешливо сравнила себя сАфродитой, восстающей из пены. Это сравнение, приправленное изрядной долейцинизма, с тех пор всякий раз приходило ей на ум. Да уж. Афродита…

…Дверной звонок разразился пронзительной трелью как раз втот момент, когда Рита повесила полотенце и перешагивала через край ванны, находу заворачиваясь в пушистый белый халат. Рита чуть не поскользнулась,вздрогнув от неожиданного и резкого звука. Вообще говоря, у звонка в этойквартире был свой особенный нрав. И повадки, далёкие от тривиальных. Сколькораз он выдёргивал её из уютного кресла, а то вовсе из постели, и она мчалась вприхожую, теряя спросонок шлёпанцы… только затем, чтобы убедиться – ложныйшухер, перед дверью никого нет.

– Иду!!! – на всякий случай заорала она во всёгорло, хорошо зная, что тонкая дверь даже менее громкий вопль пропустит безособых помех. – Иду!..

Быстренько обмотала голову полотенцем и, не найдя тапок,босиком бросилась открывать. На коридорном линолеуме оставались мокрые следы.Звонок был способен запросто испустить ещё трель, да не одну, ибо редкозаглядывавшие деятели жилконторы почему-то считали, что в квартирах обитаютбезнадёжно глухие… а «эффект второго сапога» Рита до смерти не любила.