– Чё кричал? – оскалился Шах и кинул в рот виноградину. – А то я не слышал.

– Да не спрашивай! Меня-то он не поймал, а от отца запах коньяка почувствовал и такой разнос ему устроил. Сказал, что всю свадьбу ему испортили… А куда, кстати, жених ушёл с пацанами?

Рома явно ничего не знал о нависшей над Абдуллаевым угрозой, состоявшей из мстительных братьев, обманутой возлюбленной и её грешно раздувшегося живота.

– Они что, пошли уже? – Шах привстал и начал беспокойно озираться. – А что мне не сказали?

– Ты о чём, ле?

Не успел Рома дождаться ответа, как монотонное гудение поздравительных тостов сменилось чьим-то странным скрипучим голосом. Марат взглянул на площадку, где до этого танцевал с Луизиной племянницей. Там с микрофоном в руках стояла дотемна загорелая старая женщина в длинном чёрном платке и вещала, закатив глаза и демонстрируя белые глазные яблоки:

– Я желаю жениху и невесте столько коз, сколько звёзд на небе, и столько несчастий, сколько волос на козах! Пусть их род оскудеет, пусть прохудятся их кошельки и кишки, пусть небеса расплющат их в лепёшку, а души горят в адском пламени, пусть стираются там и превращаются в пепел! Пусть дети их не родятся, а если родятся, то оплачут тот день, когда их проклятый отец взял в жёны их многострадальную мать. Пусть язвы, чесотка, глисты, припадки, мор и опухоли одолеют их, пусть лепра украсит их лица, а ноги сгниют в Сибири! Желаю тебе, жених, мужского бессилия, позора на всю округу и вечной подагры! Да наплачется над тобой твоя мать, да отпустит траурную бороду твой отец! Да пошатнутся столбы в твоём доме, да рухнет крыша! Да бегут от тебя добрые люди, как от чумной собаки, да гонят тебя от очагов, куда бы ты ни пришёл! Быть тебе скитальцем и чужаком, носить суму, чахнуть за решёткой! Да не носит тебя ни земля, ни море, ни небо. Да скинут тебя со своих сёдел горы! Да предадут тебя тысячью тысячу раз, да плюнут в душу, как ты плюнул в сердце моей невинной дочери! Не знать тебе счастья с этого чёрного дня!

Она продолжала вещать, но никто почему-то не решался вырвать из сморщенных рук микрофон. Суженая Абдуллаева сидела побелевшая, с раскрытыми от шока губами, Луизина племянница, наоборот, в ужасе закрыла руками рот. Родители Абдуллаева остолбенели в проходе, гости переглядывались в полнейшем недоумении.

– Кто это? Что это? – повторял, пялясь на женщину в чёрном, Рома-Ромео.

– Наверное, мать брюхатой. Приползла с проклятиями. А где этот баран? – выдавил также остекленевший на время Шах.

– Какой брюхатой? Ле, говори! – пристал Рома.

– Вашему потомству, если оно и будет, желаю цистит, колит, полиомиелит, ринит, отит, стоматит!.. – продолжала каркать чёрная гостья.

В ресторанчик вбежал Абдуллаев с несколькими друзьями.

– Вырвите у неё микрофон! – заорал он истошно. – Это сумасшедшая! Я её не знаю!

– «Скорую», зовите «скорую»! – услышал Марат другой вопль, уже своей матери.

– Это невестиной матери плохо стало, – пояснил Шах, присматриваясь к женским столам.

Наконец все зашевелились. Мужчины стали выкручивать микрофон, женщины оттаскивать безумную в сторону. Пойманная, она не стала сопротивляться, но, лишь только хватка ослабла, вырвалась и, погрозив пальцем всему собранию, мгновенно исчезла через главный выход.

– Ловите её, ловите! – взывала мать Абдуллаева.

– Продолжаем, продолжаем, не обращаем внимания! – одновременно бубнил в микрофон тамада.

Шах уже сбегал к жениху и принёс назад информацию: братья брюхатой были пойманы на подступах к посёлку и скручены ближайшими друзьями Абдуллаева, а мать брюхатой то ли не посмели тронуть, то ли не узнали, и так она беспрепятственно проникла в зал.

– Не уходите, дорогие гости! Не будем слушать сумасшедших! Лучше я специально для вас объявлю зажигательную лезгинку! – уговаривал ошеломлённых гостей тамада.

Врубили громовую музыку, но никто не вышел танцевать. Невеста убежала рыдать в туалет, подружки всей свитой помчались за ней, подавать надушенные носовые платочки. Её мать, приведённая в чувство с помощью сердечных капель, и отец, нахмуренный, нахохлившийся, как птица, о чём-то уже совещались с Абдуллаевыми, безлицыми и жёлтыми от стыда и недоумения.

К Марату подошёл его отец и хрипло предложил:

– Тут такая ситуация, слушай. Нам в это дело лучше не лезть. Сторона невесты рвёт сватовство… Лучше уйдём.

– Все расходятся?

– Твоя мать, может, и остаётся, но это её дело. Мужчинам не стоит в эти сплетни вникать.

Музыка продолжала греметь, гости гудели пчелиным роем, сбивались вокруг хозяев лопнувшего праздника, прислушивались к горячо разъяснявшему что-то молодому Абдуллаеву. Его невеста всё ещё не выходила из туалета. Марат решил уйти вместе с отцом.

Когда они спускались с крыльца, переговариваясь вполголоса с такими же смирно ретирующимися гостями, Марата догнал возбуждённый Шах:

– Уходишь? Ладно, драки всё равно не будет. Наши ослы упустили всю команду.

– Какую команду?

– Ну братьев той беременной дуры. И мамаша – старуха с грязным ртом – тоже как провалилась.

– Что, брак теперь расстроится?

– Сто пудов. Хотя кто знает… Слушай, я же тебе чего хотел сказать. У тебя с этой Патей как?

– С которой ты меня познакомил? Хорошая девушка, естественная, а что?

– Да она с борцухой встречается.

– Каким ещё борцухой?

– Тимуром, который из молодёжного комитета. Он сам мне сказал. Так что смотри.

– Если бы встречалась, номер бы свой не дала.

– А она что, сразу номер дала? – Шах свистнул. – Ты с ней осторожнее. У неё брат на какой-то левой женился. Сначала жил с ней, а потом женился. Подкаблучник. И эта Патя тоже… с дурой Аидой дружит.

– Эта не та Аида, которая по тебе сохла?

– Ещё как та. И ещё у них подружка Амишка. Только школу окончила, а уже весь посёлок знал, с кем она гуляет. Такой, на солидняках, из города. Без сватовства, без ничего приезжал, букеты возил…

– И чего?

– И чего! На постель эту Амишку уломал и бросил, пацаны говорят. Такие ха-ха. Она сначала не соглашалась, а он просит: «Ну давай на полшишечки». Ха-ха, чтобы ничего не задеть. И тогда…

– Всё, Шах, пошёл я домой работать, – устало отмахнулся Марат, начиная прощаться и с Шахом, и с переминавшимися неподалёку мужчинами за руку. Отец его уже ушёл вперёд, а гости продолжали вытекать из ресторанчика. Некоторые останавливались пошептаться, другие сворачивали за угол, третьи, не переглядываясь, садились в автомобили и уезжали.

Из бокового выхода, который шёл из кухни, выскочило несколько девушек, а за ними – Луизина племянница с пустыми глазками, обнимающая заплаканную, с грустно повисшими буклями абдуллаевскую невесту.