Мы добавили пива, и я попробовал себе представить, какие еще бедствия могут обрушиться на этот дом.

— Туалет работает? — подозрительно спросил я.

— Отлично работает.

— Смотрите, чтобы ваш мальчишка-посыльный не бросил туда папайю. Мы же не хотим повторения истории, о которой вы мне рассказали. Разошлите всем записки. Пусть собираются к шести часам на военный совет.

— Прекрасно. — Мартин положил руку на мое плечо и сжал его с чувством. — Что бы я без вас делал? Даже Стэндиш не сумел бы так все организовать.

Стэндиш был его помощником и сейчас обливался потом, пробираясь по жаре через горы к северу от Мамфе и решая проблемы отдаленных деревень.

А я пока вернулся в палатку к своим неугомонным подопечным. Из-за Мартина я запустил собственные дела, и детеныши шимпанзе уже громко требовали еды, дикобразы бились в прутья клетки, а лемуры-галаго с негодованием сверлили меня своими огромными глазищами, потому что, проснувшись, не увидели рядом мисочек с аккуратно нарезанными фруктами.

К шести я пришел в дом окружного офицера и застал там Мэри Стэндиш, жену его помощника, молодую красивую женщину, склонную к полноте и удивительно благодушную. Будущий муж вытащил ее из глубинки — не то из Сурбитона, не то из Пенджа — и поселил в центре Мамфе. Прошло каких-то полгода, но она по доброте душевной со всеми обходилась с такой лаской и безмятежностью, что людям казалось: если она возложит им на лоб свою пухленькую ладонь, эффект будет не хуже, чем от носового платка, смоченного одеколоном.

— Джерри, какая радость! — пропищала она, увидев меня.

— Возможно, для вас, — сказал я, — но для бедняги Мартина это головная боль.

— К нам приезжает окружной комиссар! — Эмоции ее захлестывали. — Это может означать повышение для Мартина, а то и для Алека.

— Если все правильно организовать. Для того мы и собираем этот военный совет, чтобы исключить любые неприятности. Вы же знаете, где Мартин, там жди беды…

Испугавшись, что сейчас я ей расскажу жуткую историю о том, как ОК свалился в выгребную яму, Мартин, по обыкновению, сделал широкий предостерегающий взмах рукой, и стакан с пивом полетел на пол.

— Виноват, сэр, — сказал Амос.

У камерунцев есть милый обычай говорить подобные слова по поводу любого досадного случая, даже если в этом нет никакой их вины. Например, ты идешь по лесу в сопровождении носильщиков, спотыкаешься о корень, падаешь и раздираешь себе колено, и тут же со всех сторон раздаются крики: «Виноват, сэр», «Виноват, сэр», «Виноват, сэр».

— Ну, теперь видите? — обратился я к Мэри; Амос тем временем убирал осколки и ходил за новым пивом для хозяина.

— Да, теперь вижу, — сказала она.

— Не будем пока это обсуждать. Подождем, когда все соберутся.

Мы пили пиво, размышляя о своем, и слушали, как гиппопотамы плескались, фыркали и ревели в реке в сотне метров под нами.

Но вот приехал Макгрейд. Это был внушительный ирландец: огромный, с рыжей копной на голове, яркими голубыми глазами и прелестным акцентом, обволакивающим, как льющиеся из кувшина сливки. Он опустил свое грузное тело на стул, сделал изрядный глоток пива и произнес:

— Так вы ждете королевскую особу?

— Почти королевскую, — поправил его Мартин. — И пожалуйста, верните мне мое пиво. Оно мне сейчас совершенно необходимо.

— Он приезжает по автодороге? — спросил Макгрейд озабоченным тоном.

— Кажется, да. А почему вы спрашиваете?

— Старый мост дышит на ладан. Как бы нам не пришлось вашего гостя здесь похоронить.

Мост через реку, о котором он упомянул, был железный подвесной, построенный в девятисотых. Часто им пользуясь, я знал, что мост ненадежный, но только так я мог попасть в лес, и каждый раз я говорил своим носильщикам, чтобы они переходили его по одному. Между прочим, предсказание Макгрейда через несколько месяцев сбылось: с гор спустилась большая группа из местного племени, они несли на голове мешки с рисом, и когда все разом зашли на мост, он рухнул, и они пролетели вниз чуть не тридцать метров. Но африканцы, как и греки, относятся к подобным инцидентам философски. Главное, что никто не пострадал, и расстроились они только из-за того, что пропал их рис.

— Значит, ему нельзя пересекать мост? — Мартин с озабоченным видом прощупывал нас взглядом. — Только с носильщиками?

Макгрейд подался вперед и с серьезным выражением лица погладил Мартина по голове.

— Я пошутил, — сказал он. — Все дороги и мосты в отличном состоянии. Ирландцы свое дело знают.

— Ну вот, — говорю, — теперь у нас, кроме Санты и Иисуса, есть еще и католик.

— Жалкий собиратель зверушек и к тому же язычник, — ласково улыбнулся мне Макгрейд, взъерошив свою рыжую шевелюру.

— А вы, — говорю, — прово́дите больше времени в дурацкой исповедальне, чем за благоустройством этих ужасных дорог и мостов.

Тут приехал Робин Гиртон, смуглый человечек с ястребиным носом и задумчивыми карими глазами, создававшими впечатление, что он витает в облаках. На самом же деле, как и все работники «Объединенной африканской компании», которых я знал, он был человеком острого ума. Открывал рот только в крайнем случае, а так сидел, словно погруженный в транс. И вдруг тихим голосом, с легким североанглийским акцентом выдавал реплику, умнейшую и абсолютно по делу, которая коротко суммировала все, о чем добрых полтора часа велись горячие споры.

Элегантно устроившись на стуле, он взял поданный ему стакан пива и обвел взглядом присутствующих.

— Как здорово, правда? — с энтузиазмом воскликнула Мэри.

Робин сделал глоток и с серьезным видом кивнул.

— Я так понимаю, нас сюда вызвали, чтобы, как всегда, сделать за Мартина его работу, — сказал он.

— Э, постойте, — запротестовала Мэри.

— Если вы пришли с таким настроем, то, я считаю, вам лучше сразу уйти, — заявил Мартин.

— Мы уйдем, как только пиво у вас закончится, — успокоил его Макгрейд.

— Что значит — сделать за меня мою работу?

Робин сказал так:

— Я приношу куда больше пользы обществу, продавая ему зрелую фасоль и десятки метров изготовленной в Манчестере материи, тисненной изображением аэропланов, чем вы, вешающий жителей направо и налево за убийство собственных бабушек, которые, вполне возможно, заслужили такую участь.

— Я никого не повесил за время, что я здесь, — огрызнулся Мартин.

— Даже удивительно. При таком скверном управлении следовало бы ждать каждую неделю хоть одного повешенного.

Слушая их со стороны, можно было бы подумать, что они друг друга терпеть не могут, а на самом деле они были лучшими приятелями. В таком узком европейском кругу учишься выстраивать хорошие отношения с людьми твоего цвета кожи. Никакой расовой дискриминации. Просто даже весьма продвинутые африканцы, жившие в Мамфе или