Необходимости участвовать в дворовых боях у мальчика из благополучной обеспеченной семьи не было. Однако с его задиристым характером Никите не составляло труда провоцировать ссоры. В подростковом возрасте он частенько приходил домой в синяках, но гордый и довольный собой. Пять лет в секции по боксу являлись хорошим подспорьем в уличных драках.

Все четверо были тяжелее Никиты, но ему удалось припечатать одного и пройтись по корпусу второго. Он повернулся к третьему, на мгновение потеряв из виду Виталика. И тут же получил по затылку чем-то тяжелым. Ноги подкосились. Двое подхватили его под локти и поволокли в угловой тупик, которым заканчивался переулок. Жилые дома стояли поодаль, ближайший фонарь выхватывал лишь узкий участок пространства, вокруг не было ни души.

Никиту подтянули к металлическому забору и, опустив на землю, приковали наручниками к прутьям.

– А теперь мы тебя будем наказывать, – радостно сообщил Виталик, возвышаясь над пленником. Он кивнул Оксане, и та послушно достала из сумочки скотч и ножницы.

– Охренеть, как все серьезно! – Никите стало смешно. Он прикинул, услышит ли кто-то, если громко закричать, но девушка заклеила ему рот лентой, обмотав ее несколько раз вокруг головы. Когда она наклонилась, ее аппетитная грудь едва не коснулась его лица.

Это все напоминало нелепый дешевый фильм, который лучше смотреть по обкурке. В самом-то деле, разве в реальности так бывает? Баба сначала лезет, потом включает заднюю скорость, лжет, натравливает собак. И в итоге хороший парень сидит задницей на холодной земле прямо в центре Москвы и охреневает от происходящего. Треш какой-то. И самое главное: почему ему весело?

Веселость прошла, когда Никиту стали избивать. Били не зверски, но больно. Кровь стекала с подбородка на ключицы и впитывалась в воротник рубашки. Рассеченная скула неприятно саднила. Во время короткой передышки Никита хотел сказать, как некрасиво вчетвером на одного, к тому же связанного, но лишь промычал.

Виталик взял валявшуюся на земле биту и вручил Оксане:

– На, вмажь ему хорошенько. Сломай что-нибудь.

Никита поднял глаза и поймал ее взгляд – пустой, ничего не выражавший. Внезапно ему стало страшно. В голову закралась совершенно идиотская мысль о чилийском гитаристе Викторе Хара. Певцу революции – так его называли – в концлагере раздробили пальцы, чтобы он больше никогда не мог играть. Надо признать, латиноамериканские фашисты имели дурную привычку ломать руки музыкантам. Аргентинскому певцу Атаульпа Юпанаки – непримиримому оппозиционеру – тоже досталось. Просматривая в интернете его выступления, Никита надолго запомнил обезображенные от целенаправленного битья прикладом пальцы. В общем-то сколько-нибудь великим музыкантом Никита себя не мнил, но, даже учитывая этот нюанс, изувеченные руки были малоприятной перспективой. Он инстинктивно сжал кулаки.

Оксана схватила биту и замерла в нерешительности. В серебристом платье, с рассыпавшимися по плечам рыжими волосами, с ярким макияжем, она выглядела героиней японских комиксов.

– Не боись. – Виталик обнял девушку сзади и накрыл ее ладони своими, направляя движения. – Вот так.

Удар в живот пришелся с такой силой, что Никита задохнулся от боли. Перед глазами поплыли круги, к горлу подступил горячий тошнотворный комок. Второй удар, по ребрам, оказался еще жестче.

– Будешь знать, как клеить чужих телок, – выплюнул Виталик.

Никита поморгал, восстанавливая зрение, и с трудом поднял голову. Компания удалялась медленным, вальяжным шагом, оставив его одного в браслетах. Он смотрел им в спины, чувствуя вялое, апатичное раздражение. Почему-то хотелось спать.

Перед тем, как свернуть за угол, Оксана оглянулась. Никита не видел четко, но готов был поклясться, что она произнесла «прости» – беззвучно, одними губами.

Никита огляделся. Если он не сообразит, как освободиться самостоятельно, то раньше утра его не обнаружат. Ублюдки выбрали отличное место для расправы – ни случайных прохожих, ни камер. Вычислили, когда он появится, и караулили.

«Джем-сет на сегодня отменяется», – уныло подумал парень. Голова гудела, мышцы затекли от неудобной позы. Он подергал руками, пробуя наручники на прочность. Как назло, не секс-шоповские, которые на раз-два ломаются, а настоящие, полицейские. Класс.

Никита повернул голову, насколько позволяла шея, и попытался поддеть скотч кованой завитушкой ограды. С третьей попытки ему это удалось. Он подался вверх, медленно стягивая липкую полоску на шею.

Жадно втянул ртом стылый ночной воздух.

– Эй, кто-нибудь! Нужна помощь!

Никто не откликнулся.

И до телефона не дотянуться – руки слишком высоко, цепочка перекинута через горизонтальный прут. Ну не сволочи?

Крикнул еще несколько раз с тем же результатом. Во рту стоял привкус железа, хотелось почистить зубы и напиться. Откуда? Откуда, спрашивается, в центре многомиллионного мегаполиса такие безлюдные места? Он же до утра околеет от скуки. Физическое состояние беспокоило меньше – не покалечили, и на том спасибо. До свадьбы заживет.

Что за гадский характер? Почему он умудряется попадать в переделки, даже когда строит из себя паиньку? Проклятие какое-то. Никита подвигался, пытаясь найти более удобную позу, и скривился от боли в ребрах. Наверное, все-таки сломаны. Это, конечно, не радовало.

Минуло не менее часа, прежде чем Никита услышал чьи-то голоса. Кто-то из работников клуба вышел через задний выход, чтобы покурить и поболтать.

* * *

Теплый ветер деликатно касался кожи. Небо было высоким и темным, а спящий город, простиравшийся до горизонта, напоминал тропическое море, мерцающее мириадами светящихся организмов. Артем сидел на краю крыши, обняв колени руками и вглядываясь в пространство перед собой. Обычно созерцательное настроение нападало на него после тренировки, и он позволял себе расслабиться и пофилософствовать где-нибудь на высоком уютном месте. Но почему-то сегодня Свет никак не мог собраться, чтобы начать пробежку. В голове роились тысячи мыслей, и нужно было успокоить, привести их в порядок.

До финала оставалась неделя. За прошедшие после отборочного тура двадцать дней Свет успел добиться самого важного: понять, что нужно делать, поставить цель и осуществить ее. После соревнований он пережил несколько неприятных минут, когда его убеждения пошатнулись. Захватывающее дух выступление Денни заставило Артема усомниться в безупречности своих принципов. Ему всегда казалось, что он не рисковал, не стремился поразить воображение зрителей потому, что следовал внутренней гармонии, не нуждавшейся в одобрении и классификации. Паркур у каждого свой, как стиль у художника. С той лишь разницей, что трейсер рисует путь по бетону и асфальту.

Одна болезненная догадка неприятно поразила Артема. Он отмахивался от нее, как от назойливой мухи, но она напоминала о себе снова и снова. Пришлось набраться смелости и обратить на нее внимание. Ни одна мысль не причиняла Свету столь острой, раздражающей боли. Что, если это не Денни свернул не туда, а он, Свет, остановился в развитии и замер на месте? Он так зациклился на истинном восприятии паркура, что упустил нечто важное. В погоне за настоящей свободой он стал зависим от собственных принципов. Утратил легкость. Под гнетом ограничений и запретов эмоции стали тяжеловесными, слишком серьезными. А разве красота не легкомысленна?