– Меня приятно поразил твой дом, Мерри.

– Спасибо! Замечательное место, чтобы дать отдохнуть старым косточкам, правда же? – Моя трешка расположена на третьем этаже таунхауса из песчаника в южной части Бостона. Панорамное окно в гостиной открывает вид на пляж Карсон-Бич, который не совсем пляж. Я слышала, что когда-то это был самый настоящий пляж. Когда за окном солнечно, утро я провожу за чашкой кофе, с маффином с черникой и планшетом, периодически поглядывая на перемещающихся параллельно береговой линии бегунов, быстро исчезающих из вида. Если день выдается дождливый, то я смотрю, как захватывающие берега волны бьются о беззащитную дамбу, которая, вне всяких сомнений, когда-нибудь сдастся под их напором.

– Ты слишком молода, чтобы рассуждать о старых косточках.

Мы стоим посреди моей гостиной. В руках у нас стаканчики с кофе навынос, который столь предусмотрительно принесла с собой Рейчел. За окном пасмурно. Океан спокоен.

– Какой великолепный вид! Можно вопрос?.. Сколько хотели за квартиру? Я просто подумываю о квартире для себя. Дочь уехала, и мне больше не нужен такой большой дом.

Я не возражаю против вопроса. Отвечаю.

– Бог мой.

– Да, квартира довольно дорогая, несмотря на наши сезонные подтопления. Мне приходится платить пятьсот долларов в месяц за аренду парковочного места за домом. Абсолютная несуразица! Тем более, что машины у меня нет, да я и редко покидаю мое гнездышко. Так что меня не часто накрывает волна.

– Ты редко покидаешь дом по причине того, что боишься быть узнанной?

– Здесь обо мне никто не знает. Ни обо мне сегодняшней, ни о той девочке, которая снималась в телешоу пятнадцать лет назад. Может быть, все поменяется, когда выйдет наш бестселлер.

– Это вполне возможно. Надеюсь, тебя не смущает такая перспектива.

Рэйчел на этот раз не надела свою синюю шляпу. Я как-то неистово тоскую по ее отсутствию, будто бы меня лишили возможности снова встретиться с приятным новым знакомым, которого я хотела бы видеть в числе моих лучших друзей на всю жизнь. Мне нравится белая рубашка Рейчел, которую она заправила в джинсы. Ворот у рубашки широкий, как размашистые крыльях альбатроса.

Я говорю:

– Да все будет хорошо. Мне же нужно как-то выплачивать ипотеку, верно?

– Мерри, мне жаль, что ты не так часто покидаешь эти стены.

Я веду ее обратно на кухню. Мы садимся за Г-образную барную стойку с гранитной столешницей. Я замечаю:

– Не стоит расстраиваться. Я не имела в виду, что я затворница. Это не так. Дважды в месяц я обедаю с тетей. Гуляю. Общаюсь с людьми. У меня даже есть несколько друзей. – В последней фразе явственно читается легкий сарказм. Я улыбаюсь.

– Поделом мне. – Рейчел вежливо смеется. – Но я рада слышать об этом. Ты слишком молода… Чтобы жить так. Понимаешь, о чем я? Тебе не стоит замыкаться в себе… Нужно радоваться жизни. – Рэйчел запинается, прихлебывает из своего бумажного стаканчика с кофе.

Она гораздо больше нервничает у меня в квартире, чем в моем старом доме. Не в помощь ей и мое молчание после ее неловкой тирады о захватывающей жизни молодой одинокой женщины в большом городе. Я все же произношу:

– Я бы так и сидела, растворяясь в этом кофе. Ты моя спасительница сегодня утром.

– Рада, что тебе понравилось. Люблю добавить нотку мускатного ореха к таким холодным утрам. – Мы обе смакуем кофе, одобрительно постанывая. Рэйчел меняет тему. – Твои высокие потолки – это мечта. Обожаю зеленую кухню и желтые акценты в гостиной. Неожиданная цветовая гамма, но цвета хорошо сочетаются, особенно с учетом открытой планировки.

– Спасибо. У каждой комнаты свой цвет. Я подумываю менять цвета раз в год. Наверно, каждый февраль. Феврали такие безотрадные месяцы, особенно в Бостоне.

– Сколько у тебя здесь еще комнат?

– Две. Моя голубая спальня и моя красная медиа-комната.

– Медиа-комната?

– Это вторая спальня, которую я использую как игровую. Там у меня телевизор, док-станция для планшета, книжные полки, коллекция фильмов и компьютерных игр. Все, что относится к развлечениям.

Рейчел кивает и отпивает еще кофе.

– Ну что? Приступим?

– Давай!

Рэйчел достает телефон и включает свое звукозаписывающее приложение. Телефон она кладет между нами на кухонную стойку. Наступает почти благоговейная тишина. Мы обе будто бы признаем могущественное воздействие гаджета на наш разговор и на нас самих.

– Сегодня я хотела бы уделить внимание телешоу, жизни в объективах камер и в присутствии продюсерской команды. Необычный опыт для ребенка.

– Да, действительно необычный. Но мне кажется, что для детей любой опыт особенный.

– Для тебя лично все эти изменения были непривычными.

– Наверное. Я не вредничаю, мне просто тяжело сформулировать ответ. Я же не прожила чью-то нормальную жизнь, которую можно было бы сравнить с моей.

– Я побеседовала с некоторыми из продюсеров шоу и бывшими сотрудниками продакшн-компании. Однако я все еще не совсем понимаю, как возникла задумка с шоу.

– Нас уже двое! – Я смеюсь собственной шутке.

– Тогда давай восстановим хронологию событий. Исходя из данных, которые у меня есть, шоу начали снимать менее чем через месяц после той ночи, когда ты застала Марджори в комнате у родителей. Расскажешь, что происходило у вас дома между этими двумя моментами?

– Ничего особого и не происходило. Помню, Марджори провела в больнице примерно недели две. Чтобы, как выразилась мама, отдохнуть. Может показаться странным, но мой мир стал страшным местом, ну по крайней мере, более страшным местом, в отсутствие Марджори. Сейчас мне кажется, что мама весьма вероятно мучилась депрессией. Она стала курить дома вместо того, чтобы выходить на улицу. Она много пила, в основном вино, и плакала в одиночестве на кухне. Как-то раз она сидела посреди клубов серого облака и то поднимала голову, вызывающе пуская кольца дыма вверх, то уходила в себя. Я боялась заговорить с ней, попытаться успокоить ее. Она даже не смотрела на меня, когда я приходила на кухню перекусить или попить. Насколько помню, папа дома практически не бывал, пока Марджори оставалась в больнице. Когда же он был дома, они ссорились с мамой по поводу того, сколько еще будет Марджори лежать в больнице и как они смогут оплатить эти расходы. Но по большей части они спорили о том, стоит ли дать отцу Уондерли шанс помочь.

– Говорили ли они о том, чтобы сдать Марджори профильным структурам? Беспокоились они, что за вас возьмутся власти?

– Таких разговоров я не припоминаю. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что Марджори по большей части вела себя с психиатром и медперсоналом как самая обычная угрюмая девушка-подросток. По крайней мере, так мне объяснила Марджори, когда я спросила ее насчет визитов к психиатру. В любом случае я уже не могла выносить ссоры родителей и прекратила шпионить за ними. Через пару дней отсутствия Марджори я в принципе старалась держаться подальше от мамы и папы. Папа все пытался благословить меня и заставить меня молиться с ним. Как только я чувствовала у себя на макушке его тяжеленную ручищу, я сразу же убегала и пряталась. Когда Марджори наконец-то вернулась домой, пришел мой черед уехать. Меня отвезли к папиной сестре, тетушке Эрин. Я пожила у нее неделю, а может и дольше. Время я проводила, делая домашние задания, играя с ее собакой Нико и рыдая в подушку перед сном. Эрин отводила меня в школу. На Хэллоуин она вместе со мной ходила по домам соседей за сластями. Я нарядилась как зомби-футболистка. Желая продемонстрировать оригинальность, вместо восклицаний о мозгах я выкрикивала «Гол!». Помню, я сказала Эрин, что у ее соседей лучше конфеты, чем у наших. Я просто старалась сделать ей приятное.