Войдя в комнату с обмазанным арахисовой пастой маффином, он молча забрал у меня пульт и переключил на один из многочисленных спортивных каналов, которые были нам доступны. Смотреть соревнования я не любила, поэтому предложила компромисс: телешоу «Речные монстры»[21], которое вел харизматичный рыболов-британец с ужасающими зубами. Он путешествовал по озерам и рекам в экзотических местах и вылавливал гигантских сомов и «живых торпед» под названием арапаймы. Папа отказался пойти на уступку.

Я терпеливо дожидалась, пока он позавтракает, после чего сразу же запрыгнула к нему на колени.

– Папа, поиграй со мной. Лови меня! Не поймаешь же! – Я наклонилась и опустила его сложенные на диване ноги. – Давай! Поиграем в аллигатора. – В аллигатора мы играли вот так: его ноги изображали пасть аллигатора, я же пританцовывала между и вокруг них, дразня аллигатора, вынуждая его захлопнуть на мне челюсти.

Папа исполнил мою просьбу, но было очевидно, что играл он без энтузиазма. Мысли его были в другом месте. Я всеми силами пыталась развеселить его. Может быть, приличная порция быстрых движений, добродушного смеха и громких криков, когда аллигатору удавалось прихватить свою жертву, позволила бы ему забыть на мгновение о Марджори.

В этот раз пасть аллигатора работала вяло. Он постоянно давал мне ускользнуть. Я попросила его двигаться чуточку быстрее. Он же обвинил меня в том, что у него мало запала и азарта, заметив назидательным тоном:

– Это тебе нужно прекратить трусить. Ничего не получится, если ты будешь танцевать так далеко от меня. Подойди поближе и стой подольше.

Дальнейшие безуспешные попытки поймать меня он снова списал на меня. Он заявил, что я хожу вперевалку и слишком громко топаю. Лучше ходить на цыпочках, так мягко, чтобы он не слышал, как я ступаю на пол.

Я уважила его, хотя на самом деле мне хотелось свалиться на пол бескостной массой, вплестись в волокна декоративного коврика, исчезнуть под ногами у всех и быть забытой. Я танцевала на кончиках пальцев, пока их не свело судорогой. Он же продолжил равнодушно открывать и закрывать вытянутые ноги, не особенно стараясь поймать меня. В отчаянии я усилила напор, хлопая по нему и щипая его за ноги. Сработало. Папа поднялся с дивана со свирепостью и силой, которые внушали и восторг, и ужас, подхватил меня на руки и притянул к себе. Он пощекотал меня и потерся грубой бородой о мои щеки. Я хихикала и умоляла его остановиться. Он неожиданно прервался и дал мне скатиться с него. Я плюхнулась на пол.

– Папа, больно!

– Прости. В общем, я пытаюсь смотреть телевизор. Сходи наверх и проверь, как дела у мамы.

Я попыталась снова схватить его за ноги, но он скрестил их и сказал:

– Я серьезно. Отстань.

Ладно. Я побежала по лестнице, касаясь ступеней самыми кончиками пальцев и стараясь двигаться как можно тише. Папина школа, что тут скажешь? Я задержалась на верхней ступеньке, а затем прижалась спиной к стене напротив перил. Я быстро выглянула за угол и увидела, что дверь в спальню Марджори заперта. Я не хотела, чтобы она меня заметила. Я старалась не оставаться с ней наедине после того случая на террасе.

Коридор был окутан мраком. Кнопка старого латунного переключателя уставилась прямо на меня. Оказавшись нос к носу с моим искаженным отражением, я решила, что лучше ничего не менять и оставить маленькую черную кнопочку в покое. Я подумала, не вернуться ли обратно вниз, чтобы попытаться уговорить папу поиграть со мной, или подуться на него, сидя тихо на диване.

До моей комнаты путь был неближний, предстояло преодолеть еще зияющую пропасть коридора. Дверь в ванную напротив входа к Марджори тоже была закрыта, но изнутри раздавался резкий шум работающего фена, он то набирал обороты, то затихал, как газонокосилка, в которой вот-вот закончится горючее. Марджори все больше времени проводила в ванной, обычно со включенным феном или открытым краном, к папиному особенному неудовольствию. За воду-то надо было платить.

Я расслабилась. Марджори не должна была услышать, как я крадучись пробираюсь по коридору. Фен был слишком громким. Вместо того, чтобы преодолеть длинный путь до моей комнаты и забаррикадироваться там, я кинулась в сторону спальни родителей и распахнула дверь.

Я объявила:

– Папа сказал, что мне стоит наведаться к тебе. – Я прекрасно понимала, что мама будет вне себя от того, что папа отправил меня докучать ей, вместо того, чтобы посидеть или поиграть со мной.

Пуховое одеяло и простыни были сброшены с постели моих родителей. В комнате была не мама. Там была Марджори. Уперевшись в изголовье, она сидела на сложенных под ней подушках. Ее дыхание было прерывистым, но частым, она кряхтела, рычала и вздыхала, как захлебывающийся двигатель или полудохлый фен из нашей ванной комнаты. Ее голова была запрокинута. Подбородок, острый как наконечник зонтика, устремлен к потолку. Глаза были закрыты очень плотно, будто бы она пыталась запрятать их поглубже в голову. На Марджори была черная футболка, которая была ей мала, настолько облегающая, что можно было рассмотреть ее ребра. Ни штанов, ни трусиков. Руки между длинными, тонкими и бледными ногами. Обе руки вращались, то поднимаясь, то опускаясь с чмокающими звуками.

Я не знала, что делать. Я просто стояла и смотрела. Я хотела крикнуть «Что ты делаешь? Не понимаю, что это такое!», хотя я и знала разгадку тайны ее движений. Я почувствовала, как краснею снаружи и белею изнутри. Потом цвета поменялись местами. Я не ощутила тошноты в желудке. Все ощущения были ниже. Глубже.

Руки Марджори двигались все быстрее, и она стала издавать более громкие звуки. Я не хотела, чтобы кто-нибудь еще в доме услышал ее, поэтому я осторожно прошептала «Шшшш». Мне в голову пришла мысль закрыть дверь, но я просто не могла. Я боялась взглянуть на ее руки, между ее ног, но я все же резко наклонилась вправо, чтобы понять, что творится за ее коленками и ляжками.

Марджори раскачивалась на месте. Все ее тело двигалось в одном ритме с ее быстро работающими руками. Она открыла рот, издав глубокий выдох.

Нет, вежливо подглядеть не получилось. На цыпочках я подобралась к краю кровати. Отсюда я увидела, что и руки Марджори, и белая простыня под ней, и промежность между ее ног были измазаны бурой кровью.

Спотыкаясь, я выскочила из комнаты в коридор и застучала в дверь ванной.

– Мама! Мама! Что-то не так с Марджори! У нее идет кровь. – Я пыталась орать прямо в дерево двери. Я не хотела, чтобы меня услышал папа.

Мама не расслышала меня из-за фена и крикнула:

– Что случилось? Дай мне секундочку. Сейчас выйду.

Я повернулась. Марджори стояла в коридоре позади меня. Опершись о стену, она балансировала на до невозможности исхудавших ногах. Спина выгнута, все тело Марджори вытянулось в необычный знак препинания. Одной рукой она продолжала трогать себя, а другой размазывала красные пятна на обоях. Марджори тяжело дышала и несла тот же бред: та же обрушивающаяся лавина из камней и осколков, которую мы уже пережили той ночью на кухне. Она открыла глаза, которые сразу же закатились. Зрачки сменились страшными блестящими белками с закрученными завитками красных прожилок. Марджори засмеялась, простонала и через силу прошептала: