Антон присмотрелся к маленькому ангелу на иконе. Свой ангел-хранитель, большой или малый, есть у многих людей. Может, ангел-хранитель в детские годы сопровождал и Антона?

Он ещё раз присмотрелся к ангелу на иконе.

– Ты чей? Ты мой? Ты ангел Магды?

Ангел слегка кивнул.

Значит, его, Антона, ангел остался в детстве. Неверующим ангелы-хранители вряд ли положены. Ничего не поделаешь. Ему вспомнилось:

И у Магды, и у него осталась благодарность друг к другу от того, что между ними было. Её письмо ничего даже не в силах отменить.

– Спасибо, – сказал он ангелу.

Ангел кивнул и исчез. Растворился, и на иконе не осталось от него никакого следа.

Тогда, в аэропорту, он думал не о ней, а о себе. Он оставался одиноким, покинутым. У одиночества есть свои радости, говорил он, утешая себя.

Вспомнилось её мокрое от слёз лицо там, за стеклом в аэропорту. От слёз становится легче. Он никогда не плакал. Почему? Слёзы ведь для чего-то даны человеку.

Пел хор. Пели с чувством. Женские голоса расходились, сливались. У стен стояли скамейки. Антон нашёл свободное место, присел. Слушал хор, до него стало доходить величие этого дня. С него ведь всё началось.

Кто-то рядом спросил:

– Как вы сказали?

Антон повторил эти несколько строк.

Рядом сидел седенький старичок в полушубке. Мягкое его изношенное лицо сохраняло врождённую доброту. Антон пояснил, что это стихи Пастернака.

– Чувствую, что-то знакомое. Мне внучка читала, – сообщил старик.

Разговорились.

Внучка неподалёку молилась у какой-то иконы.

– Варя! – позвал старик.

Ей было лет пятнадцать. Чуть заметная грудь. Волосы под голубой косынкой, короткое пальтишко, кеды… Взглянула настороженно. Дед попросил Антона прочесть дальше.

Антон продолжил:

Варя подхватила, теперь они читали вместе…

– Действительно, с его рождения начался другой мир, – сказал старик. – Христианский.

– Почитай сама, – попросил Антон. – Хорошо у тебя получается.

Она закинула голову:

Впервые Антон встречал Рождество в храме, слушал песнопения, эти голоса, радостные, праздничные. Все пришли сюда поздравить друг друга.

«Как все это сохранилось в целости – и звезда Вифлеема, и ясли, и вся поэзия того дня», – думал Антон.

Старика звали Георгий Андреевич, он бывший реставратор, много работал, восстанавливал дворцы в Пушкине. Признался, что считает Рождество любимым своим праздником. Пасха для него «не так», Лев

Николаевич Толстой тоже был в сомнениях насчёт воскрешения. А вот рождение Сына Божьего убедительно, недаром в него так верили и художники, и поэты. Они, творцы, наделены искрой Божьей, может, им виднее, чем нам, грешным. Событие это вдохновляло их во все века.

– Вы ведь верующий? – спросил он.

– И да и нет, – сказал Антон. – Сегодня – да. Рождение не только Христа, рождение каждого человека для меня чудо.

– Сейчас все больше приходят просить чего-нибудь. Жилья или насчёт детей, родных.

– Сегодня, думаю, пришли без корысти. Христос ещё младенец, он ещё обещание, – сказал Антон.

– У Бога возраста нет, – строго прервал его Георгий Андреевич.

– Христос для меня – человек, он ведь не сразу силу обрёл. Библию читали? Там вся его биография.

– Чтобы верить, не обязательно её читать. Хотя я люблю её перечитывать. Я просящих не осуждаю, я сам просителем был, знаете, как говорится:

Только сейчас уразумел. Раньше у меня Бога не было, может, и был, да грохот жизни мешал его почувствовать. Я радуюсь за каждый сегодняшний день.

– Это как?

– То, что есть сейчас, – за то и спасибо.

– Вы так живёте? Сегодняшним днём?

– Завтра не в моём ведении.

Вернулась Варя, стояла, слушала – и ушами, и глазами. Улучив момент, переглянулась с дедом, слегка покраснев, предложила Антону зайти к ним в гости, мол, продолжить разговор, они тут рядом живут.

Антон, поблагодарив, отказался.

– У нас пирог будет, – сказала Варя. – С мясом и ещё с брусникой.

Она ещё сильнее покраснела.

– А я думаю, завтра – оно должно быть. Надо просто выбрать себе цель.

Антон согласно кивал:

– Цель, конечно, она впереди.

К ним подошёл дьякон, увесистый, в сером подряснике, стал выговаривать Георгию Андреевичу и Варе, наставляя на них палец. Антон нащупал в кармане открытку от Магды, она писала так, будто хотела вернуться в Питер. Наверно, так оно и есть. Не любит Россию и скучает по ней. Напрямую не пишет об этом, не хочет признаваться. Ему трудно любить Россию, а ей ещё труднее. Впервые он представил, в какой обстановке ненависти к России и к русским проходило её детство. А всё же выучила русский язык, прочла классиков. Про Антона, конечно, не говорила, скрывала от матери и от родных.

Ему стало душно, он ослабил галстук, стал расстёгивать рубашку и никак не мог расстегнуть верхнюю пуговицу.

Если бы они узнали, осудили бы её, никто бы не радовался её выбору.

Пуговица всё не расстёгивалась, хотелось рвануть её, наконец он высвободил воротник, стало легче.

Прощаясь, Антон задержал твёрдую сухую руку Георгия Андреевича.

– Выходит, вы от будущего отгородились, – сказал старик. – Завидую я такой независимости.

Антон смотрел им вслед. Действительно, хорошо отгородиться от будущего, но ещё лучше ему отгородиться от прошлого.

В Елисеевском магазине Антон лицом к лицу столкнулся с Азой.

– Вам-то что здесь надо? – спросила она.

– Продуктов надо. Кушать надо. Вы мне другое скажите: почему я обрадовался?

– Потому что встретили меня.

– Угадали.

– Я тоже рада.

Они оба засмеялись.