Он замолчал, взглянул на часы:

– Извини, мне в Смольный. Опаздываю.

Встал.

– Нет, подожди. Вот я тебе скажу про себя. Ведь я тоже упустил… Было дело. Одну идею свою упустил я, с разрядниками, перехватили у меня. А почему? А потому, что в командировку уехал в Китай. Прельстился. – Он махнул рукой, как бы отбиваясь от воспоминаний.

У себя надел куртку, кепку. В зале уже никого не было, рабочий день кончился. Задержался у зеркала, посмотрел на себя. Он не любил зеркала, там всегда отражался другой, который разглядывал его, Антона, – что у него за выражение, что это он строит из себя.

Например, сейчас тот, в зеркале, был доволен, и Антон невольно улыбнулся ему.

Он спустился в вестибюль, прошёл в буфет. Буфет был уже закрыт. Он вернулся в холл, встал у барьера в раздевалку. В холле никого не было. Из глубины гардероба вышла тётя Зина, спросила:

– Ты чего ждёшь?

– Да вот опоздал, хотел чайку попить.

– А пойдём ко мне, угощу.

Он пошёл за ней в глубь гардероба, где была комнатка с кухней для гардеробщиц и водителей. Там сидели двое мужиков: один – в форме охранника, другой – водитель дежурной машины. Пили чай, стоял высокий электрический чайник, в вазочке – баранки. Водитель сказал:

– Милости просим.

Антон уселся. Было тепло. Тихо говорило радио. Ему налили стакан чаю.

– А водки нет? – спросил он.

Тётя Зина кивнула на мужчин.

– Нам нельзя, – сказал водитель. – И ему нельзя. – Он кивнул на охранника. – Пива хочешь?

– Пива – нет, это не то… Хотя… Ну, давай.

Водитель откуда-то вытащил бутылку, открыл зубами, налил в кружку, протянул Антону. Антон взял. Пиво пенилось, светлое, шипящее. Антон пил. Пиво было неплохое, с хорошей горечью. В самый раз.

Речь шла о поимке «языка». И дивизионная разведка охотилась за «языком», и полковая, и всё безрезультатно. Об этом толковали на КП у комбата Рогозина. И тут вдруг младший лейтенант Ипатов произнёс тихо, как бы про себя: «Надо попробовать». Комбат решил, что ослышался, переспросил. Ипатов задумчиво посмотрел на него, повторил: «Надо попробовать». Естественно, что все засмеялись, потому что Ипатов никакого опыта не имел, не был он ни следопытом, ни сибирским охотником, вроде Поленова, а был техником-артиллеристом. Его дело было следить за прицелами, откатными приспособлениями и тому подобными штуками. К тому же он был типичным городским жителем, технологом-прибористом, во всяком случае, из гражданских. Все посмеялись и забыли. Однако Ипатов после этого разговора дня два просидел в окопах со стереотрубой. Никто не обращал на это внимания. Мало ли, может, техник стереотрубу проверяет, потому что стереотруба входит в его инвентарь. Это уже потом вспомнили, восстановили. Изучал участок у немецкой дороги. Там сложный рельеф был: немцы сидели на взгорье, на командных высотах, наши окопы тянулись по склонам и простреливались немцами на некоторых участках, у церкви, например, просто невыносимо. Особенно пока снега не навалило. Окопы были мелкие, земля промёрзла, укрыться трудно, к февралю полегче стало, из снега нарыли брустверов высоких, стали ходить в полный рост, выпрямившись. Какое было наслаждение ходить не сгибаясь!..

После очередного доклада комбату насчёт веретённого масла для противооткатных цилиндров Ипатов попросился пойти в разведку, вернее, в поиск, за «языком». С тем же деловым, даже меланхолическим видом, каким говорил про веретённое масло. Рогозин вздохнул, сказал, что так это не делается, нужно иметь план, всё продумать. В ответ Ипатов вынул карту, где всё было нарисовано, вычерчен весь путь до оврага и дальше до немца. Со стрелками, метрами, проставлены часы и минуты. Даже в разведотделе дивизии могли бы быть довольны такой работой, хотя и были там некоторые нарушения, Рогозин как кадровый офицер разбирался в этих тонкостях. Замысел Ипатова был прост: оказывается, в насыпи шоссейной была заложена труба, большая бетонная труба для сгона весенних вод. Сейчас она была завалена, забита снегом. Шла она сквозь насыпь и выходила на нейтралку, а уже дальше в полной безопасности пребывали немецкие блиндажи, кухни, КП и кто знает что ещё. Этой трубой Ипатов хотел воспользоваться, сквозь неё и утащить «языка». Он точно определил, как добраться до трубы, как отходить, имел ночные ориентиры, словом, всё было обдумано.

– А почему насчёт трубы уверен? – спросил Рогозин. – Как ты её вообще увидел?

– Я её вычислил, – сказал Ипатов, – как в том анекдоте. – И он слабо улыбнулся.

Рогозин впервые присмотрелся к нему. Это был невысокий, видно, и в мирное время сухонький, не такой уж молодой, всё же молодой, с лицом невыразительным, но приятным. И чем внимательнее смотришь, тем более приятным, серьёзным, задумчивым оно становилось.

«С кем он дружит? – подумал Рогозин. – С кем он в землянке?» Он хотел вспомнить какие-нибудь подробности об этом младшем лейтенанте и не мог. Это было странно, с каждой минутой становилось всё более странным, как мог он, Рогозин, до сих пор совершенно не замечать этого человека.

– То есть как это «вычислил»?

– Очень просто, – ответил Ипатов и вытащил карту местности с отметками, из которых явствовало, что в низине тут скапливаются у насыпи воды, должен быть какой-то спуск, чтобы полотно не подмыло. И обозначено было направление стока. – Очень просто, – сказал Ипатов, – стоит понять соображения строителей…

Теоретически у него получалось куда как просто. На самом же деле труба могла оказаться забитой чем угодно, заминированной, может быть, с той стороны что-то к ней пристроено… У Рогозина появлялось множество возражений.

– Всего не предусмотришь, – произнёс Ипатов. – Всё-таки это возможность… Другой-то нет. Шоссе у них пристреляно. Пулемётами.

Знаток! Не за своё дело брался, хорошо, если вернутся, хоть ни с чем, но вернутся, а если постреляют их, если подорвутся, тогда с Рогозина спросят: зачем техника посылал, как разрешил, за орденами погнались?

Но ничего этого Рогозин не сказал.

Он подумал, что может передать этот план полковым ребятам, поблагодарить Ипатова – и с концами.

Но этого пока он не озвучил.

– Ладно, – сказал он, – готовь ребят.

«Вычислил» – вот что поразило Рогозина. Может, и там придётся головой поработать.

– Ты кем работал на гражданке? – спросил Рогозин.

– В лаборатории.

– А кем?

– Да так, сотрудником… научным.

Ночью расчищали трубу. Вьюжило, к утру всё набело застелило, да и днём сыпало, сыпало, еле успевали траншеи расчищать. Ракеты освещали белую пелену, высвечивали вокруг себя голубоватый шар, свет почти не достигал земли. Рогозин не заметил, как заснул. Он сидел за столом в углу, обитом ковровой дорожкой, чтоб не холодило от мёрзлой стены. Ждал, когда вернётся ипатовская группа, и заснул.