Игнат Севастьянович подошел к столику известного кирасира, поклонился и произнес:

— Позвольте представиться — барон Адольф фон Хаффман.

— Карл фон Мюнхгаузен, — проговорил барон, улыбнулся и указал рукой на стул, — присаживайтесь, барон.

Фон Хаффман сел. Принесли вино. Кирасир сделал глоток и произнес:

— Кислятина! — Взглянул на Игната Севастьяновича и сказал: — А пойдемте ко мне, барон. Я вас таким вином угощу.

— Хорошо, — согласился фон Хаффман. Подозвал девушку. Рассчитался монетой, что перепала ему от французов, и через несколько минут они с бароном покинули кабак.

Жил Карл фон Мюнхгаузен вместе со своей супругой Якобиной фон Дунтен в трехкомнатной меблированной квартире в нескольких шагах от ратуши. Появлению незнакомого человека в их доме баронесса была рада. Она тут же позвала служанку Гертруду и приказала накрыть стол. Девушка уже собиралась уйти, как ее остановил барон и попросил, чтобы та принесла еще и старого руантальского вина.

— Должны еще бутылки с сим благородным напитком остаться, — сказал он ей в напутствие.

Пока Гертруда ходила да стол накрывала, Сухомлинов оглядел «скромное» жилище барона. Зал, где располагался обеденный стол, просторный. Несколько резных стульев, секретер, диванчик. На стенах портреты. Скорее всего, родственники фон Дунтен, благо фамилия ее знатного графского рода. Спальня (дверца слегка приоткрыта). Посредине большая кровать с белым балдахином. На полу шкура медведя, вот только не белого, коего рассчитывал увидеть Игнат Севастьянович, а бурого. Пасть у хищника раскрыта. Кажется, медведь вот-вот цапнет вошедшего в покои незваного гостя за ногу. Третья комната — рабочий кабинет. На стенах оружие, Среди прочего разглядел Сухомлинов несколько турецких ятаганов. Напротив двери камин, возле которого кресло-качалка.

— Присаживайся, барон, — проговорил Мюнхгаузен, показывая на обитый зеленым шелком стул.

Сухомлинов опустился. Накинул салфетку и поднял бокал, наполненный вином.

— За знакомство, барон, — проговорил Мюнхгаузен.

Чокнулись. Одним залпом осушили.

— Рад видеть в Риге соотечественника, — молвил Карл. — Какими судьбами в Риге, барон? — поинтересовался он.

— Направляюсь в Санкт-Петербург, хочу поступить на службу.

— Неудачное время вы выбрали, барон, — вздохнул барон, — в России в последнее время к иноземцам, особенно к немцам, относятся подозрительно. — Затем на секунду задумался и произнес: — Хотя кто знает, может, отошли. Видите ли, дорогой барон, добро быстро забывается, а зло, пусть даже и во благо, помнится очень и очень долго. Но я вам скажу, что попытать счастья всегда можно. Вдруг повезет.

Мюнхгаузен наполнил вином свой кубок и кубок фон Хаффмана.

— Хотя поговаривают, что супругой будущего императора будет немецкая принцесса, — проговорил вновь Карл. — В прошлом годе, как сейчас помню, проезжала она через Ригу в российскую столицу.

Игнат Севастьянович сделал вид, что удивлен. Мюнхгаузен заметил это и произнес:

— Не верите. Думаете, что сочиняю, чтобы произвести на вас впечатление.

— Отчего же не верю? Верю.

Мюнхгаузен улыбнулся.

— Лично принимал участие, — похвастался он. — Я тогда командовал почетным караулом и видел принцессу Софию-Фредерику Ангальт-Цербстскую, как вас. Совсем молоденькая. С матерью в столицу ехала. Та на каждом шагу поучала свою дочь. Она мне улыбнулась, — неожиданно произнес Карл.

— Софья-Фредерика? — машинально спросил фон Хаффман.

— Нет. Иоганна-Елизавета — мать девушки.

Игнат Севастьянович еле сдержал улыбку. Мать будущей императрицы явно не была пуританкой. Несмотря на свой возраст, имела привычку заглядываться на молоденьких офицеров. А уж тем более на столь видного, как барон Мюнхгаузен, человека. Стоит отметить, что тот был сильного и пропорционального телосложения, с круглым правильным лицом. Неудивительно, что он понравился Иоганне-Елизавете, да и не только ей. Сухомлинов вспомнил, что еще в молодости читал мемуары императрицы Екатерины II. В них она отмечала «красоту» командира почетного караула. Тогда Игнат Севастьянович не придал этому значения, теперь понял, кого государыня имела в виду.

— Они прошли мимо нас, а вечером (обе дамы остались заночевать в доме бургомистра) мне пришлось присутствовать на званом ужине.

— Танцевали с принцессой?

— Скажу как на духу — да.

Фон Хаффман не знал, верить или не верить словам барона, помня, что тот любит немного приукрасить обыденность. Невольно покосился на супругу Карла, девушке явно было все равно. На лице несомненное безразличие к делам и поступкам супруга, до ее замужества да, вполне возможно, и после.

— Вот если бы вам к ней попасть, — задумчиво пробормотал Мюнхгаузен, — тогда, глядишь, вполне возможно, и удалось бы совершить головокружительную карьеру. Ну если и не к ней, а то к герцогу Гольштейн-Готторпскому, — увидев удивленное лицо барона Адольфа фон Хаффмана, пояснил: — Наследнику русского престола Карлу Петру Ульриху.

— Боюсь, что я для них птица не высокого полета, — признался Сухомлинов, — да и как я попаду к ним без рекомендательного письма.

— Письмо недолго написать, — усмехнулся барон и отпил из кубка, — только не им, а в Лейб-гвардии Конный полк. Вот только кому?

Больше к этой теме до конца трапезы не возвращались. Говорили больше о другом. Барон фон Хаффман вынужден был рассказать новому знакомому о своих похождениях. Поведал о дуэли, о войне с австрияками. Барон слушал, не перебивал, вполне возможно, что не в первый раз ему приходилось выслушивать подобные истории. В отличие от его рассказов, не было повествование фон Хаффмана ни фантастическим, ни реальным.

— Да, уж, — проговорил Мюнхгаузен, когда Игнат Севастьянович закончил говорить. — Теперь понимаю, почему вы, барон, так рветесь поступить на русскую службу. Вот только обязан я предупредить вас, что и в империи к дуэлям относятся так же трепетно, как и у старика Фрица. За прошлую вас не накажут, а за новые — не помилуют. Так что используйте свое оружие против турок и прочих врагов государства, а не против своих товарищей. — Прочитал наставление. Замолчал. Посмотрел грустно на фон Хаффмана и добавил: — Хотя иногда они бывают так невыносимы.

— Завтрашняя охота, — прошептал фон Хаффман.

— Пустяк. Все равно, такой ситуации, что была в то летнее утро — не будет. Постреляем, да и разъедемся. Причем каждый останется при своем. А вы, барон?

Мюнхгаузен поднялся из-за стола и направился в кабинет. За ним проследовал и Игнат Севастьянович. Только сейчас он обнаружил, что когда рассматривал комнату из залы, то не увидел диванчика и секретера, так как стояли они у противоположной стены. Карл рукой показал на диван, а сам расположился в кресле. На столике, что стоял рядом, открыл коробочку и извлек огромную пенковую трубку с коротким мундштуком. Гертруда поставила перед ним кубок с руантальским вином. Мюнхгаузен закурил, и комната наполнилась дымом. Сейчас он был поглощен мыслями. Предстояло решить, кому писать письмо в Санкт-Петербург. Попытался припомнить своих знакомых. Перебрал мысленно все кандидатуры, наконец остановился на одной. Служил тот в Лейб-гвардии Конном Его Величества полку. Было бы это до переворота, так написал бы напрямую (в крайнем случае, уговорил бы герцога) подполковнику и наследному принцу Курляндскому графу фон Бирону. Да только сейчас ни герцога Гольштейн-Готторпского, ни Бирона рядом не было. Новым шефом Лейб-гвардии Конного полка был полковник Ливен Юрий Григорьевич, а с ним Мюнхгаузен не был знаком. Помочь тот смог бы, Карл был в этом уверен, но только после того, как за человека попросит служивый, пользовавшийся у Ливена, по крайней мере, уважением. Таким человеком, по мнению Мюнхгаузена, был граф Семен Феоктистович Бабыщенко.