Утром он проснулся не один. Моника лежала рядом с ним. Мирно спала. Ее черные как смоль волосы струились по подушке. Рукой женщина обнимала барона. Фон Хаффман отстранил, стараясь не разбудить барышню, руку. Сел на кровати, и тут дверь отворилась. На пороге уже при всем параде возник граф. Он оглядел обстановку и прошептал:

— Да вы, барон, Казанова.

— Вот такие мы, — проговорил фон Хаффман, поднимаясь с кровати.

Виоле-ля-дюк тут же отвел глаза в сторону. Не смотря на барона, он проговорил:

— Мы собираемся в дорогу, барон. Вы надумали, Адольф?

— Надумал? — переспросил Черный гусар. Удивленно взглянул на графа и понял, о чем они вчера вечером говорили. — Надумал. Я еду с вами. Вот только в гусарском мундире путешествовать для меня опасно.

— Понимаю. Сейчас я вернусь с одеждой.

— Э, нет, Дюк, — молвил Игнат Севастьянович, понимая, что тот притащит что-нибудь этакое, что он даже под страхом смертной казни не натянул бы. — Лучше я сам разыщу для себя одежду. Правда, вам придется немного подождать.

— Мы готовы это сделать, раз вы согласны сопровождать нас. Я буду ждать вас у кареты.

Виоле-ля-дюк проговорил и ушел, закрывая дверь.

Барон фон Хаффман оделся и уже собрался уходить, как вдруг Моника проснулась. Она открыла глаза и взглянула на него.

— Уже уходишь? — спросила женщина.

— Да. Мне еще нужно найти подходящую одежду, — проговорил барон, — в этой, — он указал на свой мундир, — путешествовать по стране опасно.

— Может, останешься?

— Не могу. Я должен бежать…

— Так, может, я смогу тебя отблагодарить, — перебила она.

— За что? — не понял фон Хаффман.

— За сегодняшнюю ночь. Я могу дать тебе одежду своего мужа.

Она ушла. Барон представил, что сейчас она принесет нечто такое, по сравнению с которым мундир Черного гусара не будет выделяться. Но старшина вновь в который раз ошибся.

Серый кафтан, слегка потрепанный, коричневый камзол, пострадавший от моли. Серые, короткие до колен штаны, белые чулки и поношенные туфли с пряжками. В таком виде он больше походил на обывателя, чем на военного. Образ дополняла треуголка. То, что она была прострелена, барон фон Хаффман понял, когда взял в руки. Выбирать не приходилось. В таком виде можно было и в замок заехать. Никто бы не признал в нем барона, вот только рисковать Игнат Севастьянович не хотел.

Переоделся. Военную форму сложил в плетеную корзину, вышел на улицу и подошел к карете.

— Я готов, господа, — проговорил он.

— Вот и хорошо, господин барон, — молвил граф. — Вещи свои можете прикрепить позади кареты. Кстати, в этой одежде вы выглядите не так воинственно.

— Я знаю, граф.

Корзина была закреплена. Упряжь проверена. Появление пастора было как раз в тот момент, когда они собирались отбывать. Священник сообщил, что тело убитого слуги путешественников предано земле. Люди, что были отправлены на место нападения, вернулись ни с чем. Тело четвертого разбойника пропало, в чем не было ничего удивительного. Разбойники вернулись за убитым товарищем и также похоронили его. Пастор попытался вернуть еще деньги, что были обнаружены в карманах кучера (славный малый был бережлив и накопил немного), но французы отказались. Поблагодарили монаха и отправились в путь.

Восточная Пруссия. Граница с Россией.

Июль 1745 года.

Сухомлинов так и не мог понять, что же произошло в ту ночь на постоялом дворе. Что было тому причиной? Ненасытная страсть Черного гусара? Ведь сам Игнат Севастьянович не был с женщиной с самого начала той, оставшейся в его прошлом, войны, а ведь еще недавно он мог дать фору любому молодому. Но война войной, а женщины только после победы. Увы, но до победы дожить не удалось. Как-то вечером Игнат Севастьянович вспомнил лейтенанта Зюзюкина. Интересно, выжил ли тот в том сражении? Увы, но никто сейчас не мог ответить на этот вопрос. Невольно Сухомлинов улыбнулся. Отчего-то молодой повеса остался в его памяти в обществе молоденьких медсестер. Старшина даже завидовал ему в те дни. Он прекрасно понимал, что у Зюзюкина это может быть в последний раз. Оттого Игнат Севастьянович и не удивился тому, что перед самым появлением немцев у замка барона увидел лейтенанта в обществе немки, правнучки (в чем Игнат Севастьянович не был уверен) барона фон Хаффмана. Увы, но последние дни в своей прежней жизни были не такими счастливыми, как хотелось бы.

А между тем карета с французскими дипломатами приближалась к границе России. Ехали в основном, как отметил фон Хаффман, минуя города. Барона в какой-то степени это устраивало. Вполне возможно, уже был объявлен его розыск. Пусть он хоть и фигура не такая крупная, но все-таки дезертир, а дезертиров ни в одной армии мира не любили. Его поведение было понятно, а вот французов? Им-то чего опасаться? Все же куда приятнее провести ночь в городе. Игнат Севастьянович даже заподозрил, что на такое поведение у дипломатов должны быть веские причины. Вот только какие? Поэтому в один из дней вопрос, прозвучавший из уст графа, вывел фон Хаффмана из равновесия. Кроме того, барон вдруг отметил один любопытный момент в поведении французов. Каждый раз, когда они останавливались в придорожных гостиницах, а послы опасались ночевать под открытым небом, видимо, из-за страха разбойников, те постоянно брали с собой личные вещи. Сначала Игнат Севастьянович не придал этому значения, и только потом сообразил, что не все так просто. Фон Хаффман предположил, что среди этих вещей, что брали французы в номер, находились какие-то секретные документы. Вот только какие? Это был первый вопрос, а второй — как эти документы могли повлиять на мировую политику, а в частности, на ситуацию при русском дворе?

На четвертый день их путешествия неожиданно пошел проливной дождь, затянувшийся аж на целые сутки.

Остановились в гостинице. Пока французы располагались у себя в номере, фон Хаффман отправился пообедать. Заказал себе бигус и, пока ждал, вновь погрузился в грезы.

— Чертовка, — прошептал он.

— Кто?

Вопрос прозвучал неожиданно. Игнат Севастьянович вздрогнул. Взглянул на спрашивавшего. Это был граф Виоле-ля-дюк.

— Да трактирщица та, — прошептал барон, а граф присел напротив.

— О да. Шикарная женщина. Вот только не в моем вкусе.

Игнат Севастьянович промолчал, понимая, что на вкус и цвет товарищей нет. Подумал было перевести разговор в другое русло, уж больно не хотелось обсуждать его интимные похождения, да только француз сам сменил тему. Граф вытащил из кармана карту и положил на стол. Затем ткнул пальцем в точку на ней и произнес:

— Сейчас мы вот тут.

Барон утвердительно кивнул.

— Мне хотелось бы узнать, бывали ли вы, барон, в этих краях?