Путем какого-то невероятного усилия воли Джулия умудрилась надеть свадебное платье с фатой. Теперь она сидела в грязи, вся одежда была испачкана. Но все равно она как будто сияла, казалась еще прекраснее на фоне разрухи вокруг.

– Помоги мне, – сказала Джулия, и только сейчас Кирсти поняла, что голос идет не из-под вуали, а откуда-то с коленей невесты.

Многочисленные складки платья разошлись, там лежала голова Джулии – на подушке из алого шелка, окаймленная водопадом собственных золотисто-каштановых волос. Как она могла говорить без легких? И все же говорила…

– Кирсти… – взмолилась голова… и вздохнула, катаясь из стороны в сторону на коленях, словно надеясь все объяснить.

Кирсти помогла бы Джулии, схватила бы и раскроила ей череп, если бы фата невесты не стала дергаться и приподниматься, словно по воле чьих-то невидимых пальцев. Под ней задрожал, все ярче разгораясь, свет, он становился сильнее, а со светом пришел голос.

– Я – Инженер, – вздохнул он. И больше не произнес ни звука.

А потом рубчатые складки поднялись еще выше, и голова под ними засияла, как небольшое солнце.

Кирсти не стала ждать, пока этот огонь ослепит ее. Вместо этого она отступила в прихожую – птицы уже стали почти материальны, волки безумствовали – и бросилась к входной двери в обычный мир, когда над ней стал обваливаться потолок.

Ночь встретила ее тьмой и чистотой. Кирсти жадно вдыхала воздух, убегая прочь от дома. Уже во второй раз. Боже, помоги ей, помоги ее разуму, чтобы третьего не случилось никогда.

На углу Лодовико-стрит Кирсти оглянулась. Дом не сдался силам, бушующим внутри. Он по-прежнему стоял, безмолвный, как могила. Нет, еще тише.

Когда Кирсти повернулась, в нее кто-то врезался. Она вскрикнула от удивления, но прохожий, одетый в какие-то лохмотья, уже удалялся прочь, скрываясь в тревожных сумерках, предшествующих наступлению дня. Когда фигура почти растворилась во мраке, она оглянулась, и ее голова вспыхнула конусом белого пламени. Это был Инженер. Кирсти даже не успела отвернуться, он исчез за секунду, оставив лишь ореол у нее в глазах.

Только тогда она поняла цель столкновения. Ей передали конструкцию Лемаршана, та удобно устроилась в руке Кирсти.

Все сегменты были безукоризненно сложены в изначальное положение, отполированы до блеска. Кирсти не осмотрела шкатулку, но была уверена, что все подсказки для решения головоломки исчезли. Следующий открыватель пустится в путешествие по этим граням без карты. Но до тех пор неужели именно Кирсти выбрали хранительницей Конфигурации? По-видимому, да.

Кирсти повертела шкатулку в руках. На долю мгновения ей показалось, что в лакированной поверхности виднеются призраки. Лицо Джулии, а потом и Фрэнка. Кирсти еще раз осмотрела головоломку, гадая, нет ли там Рори: но нет. Где бы он сейчас ни находился, здесь его точно не было. Возможно, существовали и другие ребусы, открывавшие вход в пространство, где он теперь обитал. Например, кроссворд, решение которого снимало засов с врат, ведущих в райский сад, или мозаика, сложив которую можно было попасть в Страну Чудес.

Кирсти будет ждать и наблюдать, как она всегда делала, надеясь, что однажды такая головоломка окажется у нее в руках. Но если ничего подобного не случится, она не станет слишком сильно горевать, боясь лишь того, что воскрешение разбитого сердца – это тайна, неподвластная ни времени, ни умению.

Теперь Бун знал, что из всех скоропалительных полуночных обещаний во имя любви нет более зыбкого, чем «я никогда тебя не оставлю».

Что не украло у тебя из-под носа время, украдут обстоятельства. Бесполезно надеяться; бесполезно мечтать, что мир отчего-то желает тебе добра. Все ценное, все то, за что ты цепляешься, лишь бы сохранить рассудок, в конце концов сгниет или пропадет, и бездна разверзнется под тобою, как теперь разверзлась под Буном, и внезапно – без единого слова объяснений – ты сгинешь. Сгинешь в ад или куда похуже, со всеми заверениями в любви.

Мировоззрение Буна не всегда отличалось таким пессимизмом. Было время – не так уж давно, – когда он чувствовал, как бремя душевных волнений спадает с плеч. Все меньше психических припадков, меньше дней, когда он готов был перерезать запястья, лишь бы не терпеть часы до следующей дозы лекарств. Казалось, шанс на счастье есть.

Эта перспектива и вырвала из него признание в любви. «Я никогда тебя не оставлю» – вот что он прошептал на ухо Лори в узкой кровати, от какой не смел даже ждать, что та вместит двоих. И сказал не в припадке страсти. Их любовную жизнь, как и все прочее между ними, пронизывали невзгоды. Но тогда как остальные женщины махнули на него рукой, не в силах простить неудачи, Лори упорствовала – обещала, что у них еще много времени, чтобы добиться желаемого, – все время в мире.

Я с тобой столько, сколько ты пожелаешь, как будто говорило ее терпение.

Еще никто не выказывал ему подобной преданности, и Буну хотелось ответить взаимностью. Эти слова: «Я никогда тебя не оставлю». Вот чем они были.

Память о них и о ее коже, почти светящейся во мраке комнаты, о дыхании Лори, когда она наконец засыпала рядом, – все это до сих пор цепляло за сердце и сжимало до боли.

Он мечтал освободиться и от воспоминаний, и от слов – теперь, когда обстоятельства отняли всякую надежду на их исполнение. Но они не будут забыты. Они по-прежнему терзали из-за его немощи. Жалким утешением служило одно: теперь узнав о Буне все, она сама постарается стереть воспоминания о нем; и со временем преуспеет. Оставалось лишь надеяться, что она поймет его невежество в тот момент, когда он произнес свое обещание. Бун бы никогда не рискнул такой болью, если бы сомневался в том, что сможет, наконец, излечиться.

Мечтай!

Деккер быстро положил конец этим иллюзиям – когда запер дверь кабинета, закрыл жалюзи от весеннего солнца Альберты и сказал почти шепотом:

– Бун. Кажется, мы с тобой в страшной беде.

Он дрожал, Бун это видел: такой махине это не скрыть. У Деккера было сложение человека, который выпускал дневное беспокойство в тренажерном зале. Даже заказные костюмы – всегда черные – не могли скрыть его мощи. От этого в начале их сеансов Бун нервничал: его пугало, что доктор столь внушителен физически и психически. Теперь же он боялся уязвимости этой силы. Деккер – это Скала; это Голос Разума; это Спокойствие. Тревога шла вразрез со всем, что Бун о нем знал.