Через какое-то время, повернувшись на другой бок, он позвал меня:

— Эмануэл, ты еще не спишь? Ну, тогда слушай. Я тебе очень обязан, Эмануэл. В тот день, на фазенде, ты вел себя как настоящий друг.

Его слова, произнесенные срывающимся голосом и прозвучавшие для меня как во сне, одновременно пугали и настораживали. Почему он заводит разговор о том, что случилось на фазенде, лишь на третий день после нашей встречи? Какое такое загадочное обстоятельство заставляет его относиться ко мне как к своему другу? В конце концов, какого черта я там сделал? Честно говоря, почти ничего. Кроме того, все это было после того, как он оттуда сбежал на машине Жануарии, как самый настоящий преступник. Чтобы не разозлить его своим молчанием, я поинтересовался:

— А что ты имеешь в виду, Блондин? Я не помню ничего особенного.

Блондин тотчас же завозился, приподнимаясь, что заставило меня съежиться. Я чувствовал его горячее дыхание сверху. Он был совсем близко. Я тоже решил подняться, но такой возможности не было, так как он шептал мне почти в самое, ухо, как будто кто-нибудь мог подслушать:

— Эмануэл, а ты помнишь, что оставил на сиденье пакет? Тот, что мы дали, когда ты садился в машину на шоссе, помнишь? Это спасло мне жизнь, а кроме того, жизнь еще многих. Это благодаря тебе я жив и сейчас могу спокойно подождать здесь, пока пройдет время и можно будет добраться до Ресифи. Потому что… а ты, Эмануэл, поедешь со мной?

Ведь это сам Господь послал мне тебя! Теперь ты понимаешь, что я имею в виду, а?

Прежде чем открыть рот, чтобы ответить, я отрицательно покачал головой. Однако поскольку в темноте он не мог меня видеть, нужно было произнести вслух, что из всего сказанного я ровным счетом ничего не понял. Но вместо этого, не сумев побороть своей нерешительности, я ответил:

— Разумеется, Блондин, мне понятно, о чем ты говоришь.

Даже сверчки почувствовали, что уже наступило утро, и перестали трещать в пустоту времени, а Блондин спал как убитый, будто принял смертельную дозу яда. Я открыл глаза, но почти ничего не увидел. Зато слух улавливал самые потаенные и далекие звуки. Пел петух. Потом донесся лай собаки. Слышно было, как непрерывно журчала вода ниже по течению, там, где река преодолевала перекаты из остроконечных камней.

Я перевел взгляд на Блондина и почувствовал дурной запах, вырывавшийся вместе с храпом из его открытого рта. Его ноги были вытянуты, занимая всю длину помещения и слегка касались моих. Но это мне не мешало. Должен признаться, — в первую ночь меня пугал жар, исходивший от его волосатых и сильных ног. В голову лезла всякая чушь, я даже подумал о том, что своими ногами он много раз, в отличие от меня, сжимал бедра Жануарии.

Вдали послышался гул машины. Постепенно он нарастал. Чувствовалась мощь мотора. Скорее всего, это был тяжелый грузовик, а значит, через несколько секунд, въехав на мост, он должен был заставить сотрясаться все вокруг. И тут я сообразил, что если Блондин не проснется от его грохота, то можно незаметно встать и убежать. Пока я осознавал это, грузовик подъехал уже совсем близко. Я начал медленно вставать, одновременно поднимая с пола свой пластиковый пакет. Чем громче ревел двигатель, тем внимательней я следил за Блондином, который, на мое счастье, продолжал лежать в той же позе.

Я вышел из фанерно-картонной лачуги как раз в тот момент, когда грузовик проезжал по перекрытиям моста и грохот достиг своего апогея. Все получилось. Блондин так и не шевельнулся. Пока грохотало, удалось отбежать достаточно далеко. Мои шаги казались мне гигантскими, и я даже не считал нужным оглядываться назад. Не знаю точно, сколько километров осталось за спиной, когда появились первые признаки того, что новый день наступил. Количество автомашин на шоссе увеличилось, и уже нельзя было шагать так торопливо, как в рассветные часы. Нужно было соблюдать большую осторожность.

Солнце полностью осветило местность, и оказалось, что растительность вокруг стала другой по сравнению с той, что преобладала в долине. Побег улучшил настроение. О Блондине не хотелось даже вспоминать. Однако невозможно было забыть тембр его сильного голоса, решительного, резкого, придающего словам властность. Тогда он вызывал у меня ужас. И я ни на мгновение не раскаивался в своем поступке. А почему, собственно, нужно было оставаться с этим зверем? Предпочел смалодушничать и тем самым спасти свою шкуру.

Мое дыхание было легким, и по шоссе я шел быстро. Приближался очередной населенный пункт, однако я уже принял решение не задерживаться там даже для того, чтобы напиться. Моя полиэтиленовая бутылка была почти полной. Правда, вода в ней была речная, но тогда не имело значения, чистая она или нет.

Пройдя прямой участок и взглянув, как если бы был за рулем, на табличку под знаком, предупреждавшем об опасном повороте, проверил содержимое своего пакета, пошевелил, не снимая ботинок, начинавшими меня беспокоить пальцами ног, и обнаружил, что носки протерлись. Потом я проследил за движениями рук, и мне захотелось попробовать идти, наклонив корпус, как это бывает при падении вперед. Не знаю, откуда мне пришло в голову, что можно расходовать меньше сил, если идти как бы постоянно падая, успевая при этом переставлять ноги так, чтобы не упасть на самом деле. Попытки найти наклон корпуса, соответствующий скорости движения, были для меня своего рода развлечением.

Машины проезжали мимо, но я и не думал голосовать. Зачем? Чтобы снова увидеть в ответ кукиш или отрицательное покачивание головой, услышать звуки клаксонов, ругань или, в лучшем случае, напороться на безразличие? Нет уж! Мне и так хватает неприятностей. Лучше делать то, что предназначено тебе судьбой, даже если при этом ноги будут в кровь стерты об асфальт. Окрестности меня уже не интересовали. И хотя за обстановкой на шоссе нужно было присматривать, но читать указатели и соблюдать предписания дорожных знаков тоже было необязательно. Все это в прошлом. А будущее будет выстроено шаг за шагом, начиная с этого мгновения.

Но в чем дело? Сзади меня кто-то настойчиво окликал. Кто бы это мог быть? Блондин? Издали он казался меньше ростом. И всё-таки с мешком за плечами ко мне бежал Блондин, не переставая выкрикивать: «Эмануэл! Эмануэл Сантарем!» В отчаянии я снова было подумал убежать, но вспомнив, что у него есть огнестрельное оружие, даже вздрогнул. Потом я представил, как выглядели бы со стороны двое людей, бегущих среди бела дня по шоссе со столь оживленным движением. Другого выхода не было, как остановиться. Опустив голову, не скрывая своего стыда, я не знал, что сказать ему. Как же он отреагирует на мой поступок? Я решил не искать смягчающих обстоятельств, а просто подождать и посмотреть, что произойдет дальше.

Когда он подошел ко мне, то от усталости дышал с трудом, как собака, не закрывая рта. Казалось, что он его никогда не закроет. Опершись о мое плечо, бедняга не мог выговорить ни слова. Через секунду он согнулся и без сил упал у моих ног, обливающийся потом и побежденный. В растерянности я тоже опустился на землю, одновременно подтянув мешок поглубже на обочину, так как, падая, он бросил его на проезжую часть. Вытащив из своего пакета бутылку с водой, я смочил ему губы. Он слизнул воду и стал приходить в себя. Скоро его лицо обрело нормальный цвет, дыхание восстановилось, и он успокоился. Я по-прежнему не знал, что сказать, но думаю, что молчание говорило само за себя. Молча я заранее признавал его правоту. Долгую и неловкую тишину нарушил Блондин, причем так, что это было похоже на жалобу: