хотел усладиться чем-то трогательным и… прихватил ее для тебя. Знал, что ты не откажешь…

Не откажу и не откажусь сыграть. Музыка лечит душу.

— Спасибо, брат, — я пожимаю ему руку и усаживаюсь рядом с ними.

— Какой чести мы удостоены, Питер! Концерт нашего певца! Мои тетушки интересовались тобой после свадьбы… И не только они были в восторге от тебя! — по-доброму лепечет Ритчелл, глаза которой закрываются на ходу.

— Я сыграю мелодию, которая нравилась Нику. — А про себя исправляю: «Отцу». — Никому не известно об этом.

Припоминая тот час, мое сердце голосит:

— Незадолго до его смерти мне довелось по его просьбе представить ему это произведение… Он дописывал под него письма тебе, Питер, и своей дочери.

Под испускающийся долгий-долгий выдох Питера, я касаюсь пальцами струн, исполняя «Nothing Else Matters» Metallica во тьме вселенной.

Втроем глядя вверх, мы ощущаем трепет бесконечности, струящийся от нежной неги сумерек, в которых исчезает дневной мир, стираются все его предметы, высокие и громоздкие, крупные и маленькие, ускользает квартал за кварталом, расплываясь в тиши под мерцающими линиями фонарей. Жизнь приостанавливается от сияния небесной туманности. Световыми линиями застилаются края неба, бесчисленные и далекие светила опоясывают небосвод лентами света. Рождающиеся созвездия расширяют небо. Кружат светлячки. Кто-то наверху рассыпает звездную пыль, золотистым песком устилающую небесное полотно, и я брожу взглядом за мигающими точками, умножавшимися с каждой секундой. И если ранее я восхищался ими, то в это мгновение они внушают мне ужас. Уже не то брожение жизни — подле меня нет любимой. Теряя ее раз за разом, звезды в моей душе, зажженные гибельной любовью, потухают, разбиваясь осколками, стреляя по сердцу…

— Джексон! Джексон! — Тайлер пресекает лирическую чувственность, в которую мы впали. — Джексон!

— Тайлер, мы здесь! — кричит сонная Ритчелл, вскакивая с места, оправляя край брюк, зацепившийся концом за ржаной торчащий гвоздь на скамье.

— Да что там опять, — бурчу я, оставляю гитару и, не успев встать, ухватываю ситуацию по лицу телохранителя. Его умение выстаивать в несокрушимом равновесии снова оставляет его. Постоянно являя образ воплощения покоя, в эту секунду он в сумасшествии сбивчиво объясняет, прикрыв ладонью микрофон телефона:

— Пожар! Пожар! Горим.

— Пожар? Горим? — не допонимаю его я. Но тон моего высказывания не соответствует тому, что творится в груди. Я распрямляюсь.

— Там. Полыхает. Там пламя… И…

— Хватит ходить вокруг да около! Переходи к делу, что полыхает? Где там? — одергиваю его от расплывчатых слов.

Он прикрывает один глаз рукой, волнуясь.

— Горит. Филиал. В Мадриде.

— Тайлер, приди в себя. — Я близко подхожу к нему. — Как он может гореть? Он построен четыре месяца назад. Сбоев в работе никак не должно быть. — Продолжаю рассуждать: — В Мадриде сейчас около шести утра… Время, когда начинают собираться студенты у входа…

Тот отвечает обрывистыми фразами, абсорбируя слова абонента:

— Пожарные еще не прибыли к очагу возгорания. Внутри здания есть люди, и они замурованы. Он пылает ярким факелом и…

Я отвергаю дальнейшие подробности взмахом руки, потому как тысячи кинжалов вонзаются в мое тело. Ярость ползет ко мне в душу.

— КАК? КАК ОН МОЖЕТ ГОРЕТЬ? — У самого себя спрашиваю я, оглушая громким голосом.

Уязвимо обнаженные нервы подвергают меня безудержному гневу.

Взбудораженный Тайлер продолжает разговор под боком.

Сглотнув обильную слюну, в моем мозгу сверкают предположения. Одной лишь мыслью, что воспламенение подстроено Брендоном достаточно, чтобы в конце концов пойти на риск и судиться с ним. Пусть я буду первым, кто пойдет на такое и станет состязаться с человеком, во сто крат превосходящим меня по всем параметрам, но я заставлю его ответить за все, что он сделал с моей жизнью.

Бесясь от положения, в котором я оказался, сделав шаг до ворот, став к ним впритык, наклоняюсь вперед, упираясь лбом. Чудовищно! Он знал, что я не нахожусь в Мадриде и влез на мою территорию, чтобы я вовремя не подоспел.

Несколько недель подряд я то и дело огибаю препятствия, но они не уменьшаются. От того, что упало на меня на сей раз, вызывает уже легкий нервный смешок.

— Срочно улетайте! Прямо сейчас! — Подойдя, отрезает Питер. — На нашем самолете.

Я несколько раз лихорадочно протираю лицо руками, призывая здравые мысли:

— А как же вы? — Я не двигаюсь, но чувствую дрожь в теле.

— Не о нас речь. Я позабочусь о других, куплю билеты, мы-то улетим. Это не должно трогать тебя сейчас!

* * *

Пятнадцать минут спустя.

Тайлер понуро идет к нам, и я разворачиваюсь к нему.

— Ну что? Тайлер, говори же! — ору я как бешеный. — Видение фактов таково: это Брендон, и я уничтожу его, и никто меня не остановит! Никто из вас! Я выражаю полную готовность отразить атаку!

Что же я наталкиваюсь на таких людей?!

Тайлер дает ответы, прерываясь вследствие быстрого дыхания:

— Огонь еще не удается полностью остановить. Возгорание сильное. Пострадавших — двенадцать человек… Двое из них погибших — уборщица и охранник. Всех вытащили и везут в больницу. Полиция уже на месте. Дело возбуждено. Поджег. И это не Брендон. Двое неизвестных… Их увидели в камере.

— Естественно, не Брендон, а его люди. И кто эти два человека? Их нашли? — И следом я разбрасываюсь черной бранью.

— Нашли… — с опаской, неохотой продолжает он, кусая губы, то нижнюю, то верхнюю. Никогда не видел его таким нервным. — Это нанятые…

— Кем? Ну же, чего ты молчишь?

У него и у Ритчелл странные выражения лиц — ошарашенные и всполошенные.

Я так зол, что сильнее некуда.

Питер взволнованно молвит:

— Говорите же!

Тайлер тихим голосом, словно скрывая эту новость ото всех ушей, выдает:

— Эти двое мужчин уже задержаны и… Они представились, как наемные… Ми-Ми-Миланой… А в здании коллеги нашли разрозненный фрагмент криво разрезанного листа, будто в спешке человек разорвал лист и пометил: «Ненавижу тебя. Ты разрушил мою жизнь, и я разрушу твою! М.Ф.».

Оцепенев от известия, в следующую же секунду во мне что-то крушится, и мой голос взлетает в воздух одновременно с Питером:

— Этого не может быть. — Неподдельная боль, звучащая в моем голосе, ложится на плечи. Глаза темнеют от муки.

Мысль проникает во все клетки мозга. Рассудок изображает такие ужасающие эпизоды, что легкий морозец пробегает по спине.

— Я так же ответила, — переживает Ритчелл и еще раз повторяет: — Этого не может быть. Она была с нами все эти дни.

Лицо брата бледнеет от тревоги. Он сжимает руки в кулаки и начинает быстро дышать, будто от безостановочного бега. Держась рукой за сердце, за считанные доли секунды тревога накапливается в нем.

Волнение перехватывает