вы слышите наш разговор и в порыве злости… Одна ошибка тянет за собой другую… Я сам потерялся среди лжи.

— Было грубо, но именно так поступают настойчивые мужчины! И когда-нибудь она пожалеет, что не осталась с тем, кого по-настоящему любит.

— Мы сошлись во мнении?! Как я рад… — Я улыбаюсь. Мне нужен был хоть один человек, который понял бы меня. — А план… тот план… Мне кажется, это был выход…

— Возможно. Я спрашивала у папы насчет Гонсалесов. Он сказал, что лично незнаком с ним, но от друзей слышал, что они не рекомендуют с ним сотрудничать, почему, не знает сам. И он просил передать тебе отказаться от всех совместных взаимодействий с ним.

— Что я и сделал.

— Ой, подозреваю, Джексон, что он еще ни раз укорит тебя.

Я ей рассказываю, о чем еще говорил с Питером до ссоры с Миланой.

— Ничего себе! Джексон! Ух ты! Я… Ты… Я же обниму тебя? Не откажешься?

Я смеюсь, и мы сидя полуобнимаем друг друга.

— А вот это точно позволит ей забыть дорогу к Санчесам! Давно пора! Если бы она знала это…

— Мадам Жозефина, как у вас-то семейная жизнь? Делись своими впечатлениями, а то, может, зря я туда собрался?! Не жалуешься? Как ведет себя старший брат?

— Хорошо-о-о, — хохочет едва слышно она. — Правда, так и не сложился у нас медовый месяц в Париже. Но все впереди. Иногда мне тяжеловато, когда…

— Когда? — озадачиваюсь я и то ли от усталости, то ли от душевного разговора, в котором я нуждался, отшучиваюсь: — Когда храпит?

— Это пустяки. Питер он же мягкий по характеру, мало кому откажет, сентиментальный…

— О-о-о, кажется, я понимаю. У них с Миланой это запечатано в ДНК.

Ритчелл делает многозначительное выражение лица, будто что-то гложет её.

— Я знаю тебя не один день. Что за взгляд? Ты обеспокоена чем-то…

— Нет, забудь. Всё, забудь. Давай уже включать самовар. — Она начинает подниматься. — Печенья остывают и…

— Я не отвяжусь от тебя, пока не скажешь! Я оставлю это между нами. Обещаю!

Укладывая сладости из противня на тарелки, она отвечает вполголоса:

— Питер, чтобы ни произошло, трясется за Милану и готов бежать за ней, обнимать, успокаивать, а меня это…

— Задевает? — предполагаю я, начав заниматься чайным «горшком».

— Да… Я еще подумала, а вдруг он и она…

— Ритчелл, что за ахинея?! Он бы не пошел на брак в противном случае.

А мы одинаково ревнуем. Эта связь между Питером и Миланой всегда меня напрягала и напрягает, хотя они же брат и сестра. Этой мыслью я укрощаю свою ревность. Но я не буду делиться с Ритчелл мотивами своей ревностью, со своего борта. Это же глупости. Питер не притворяется влюбленным в Ритчелл, а Милана для него только близкий по духу человек.

Она спешит загладить неловкость:

— Ну да. Как я могла подумать… Не передавай Милане об этом, пожалуйста. Пожалуйста.

— Всё в порядке. — Я пытаюсь объяснить обратное, о том, сколько Питер говорил мне о любви к своей Жозефине. Не мог он так красиво лгать о чувствах.

— Ты прав. И это мои страхи. Наверное. Я так вспылила на него из-за того, что сегодня он снова желал рвануть к ней… И обидела Милану. — Дымчатое смятение не покидает её.

— Не будем доверять страху и возвращаться к этой теме тоже. А в то, что из меня вырвалось о предательстве с ее стороны — я вложил смысл, опираясь на прошлое… — Она кивком соглашается со мной.

В последующие минуты, в своих думах, не говоря ни о чем, я помогаю ей расставить чашки с чаем и подать сдобу. Энн с Майклом рассыпаются в благодарностях не единожды за день.

— Джексон, Ритчелл, вы так помогли нам… Я в жизни этого не забуду! Мы подумаем с супругой, что сможем для вас сделать… — Не перестает повторять с искренней сердечностью отец Ника, тряся мою руку своими сморщенными руками.

Ритчелл обнимает их и возвращается на кухню за еще одной порцией выпечки.

— Джексон, у меня есть последняя просьба к тебе.

— Да, конечно. — Я, кажется, знаю, что за просьба. — Если вы по поводу памятника для вашего сына, то я решу этот вопрос. Фотографию вместе с вами выберем.

— Нет-нет, я не об этом хотел попросить тебя. — Я делаю задумчивое лицо. — Приезжайте чаще: ты, Милана, Питер… — с деревенской словоохотливостью произносит он. — Мы хотели бы нашего внучка узнать поближе. Энн будет счастлива принимать вас, как и я. Развеете нашу вечную скорбь… — Его зрачки набухают слезами, но ни одна из них не льется с его глаз. «Подобное я уже видел».

У них никого не осталось. Нику я тоже обещал приглядывать за ними. Они просты, добродушны, их тогдашние прошлые обиды уже миновали. Я бы с радостью приезжал к ним с Миланой и Питером. В этом месте, в этом домике царит атмосфера детства, не нужно выражаться на более официальном языке, не нужно помнить о своей должности и соответствовать ей, как постоянно мне об этом твердит отец. «Где бы ты ни был, ты должен не забывать, кто ты и вести себя подобающе», — ни раз указывал он мне, когда я позволял себе отойти от этого образа управленца. А в обществе Майкла и Энн ощущаешь себя настоящим Джексоном, а не тем человеком, атрибуты для которого создал мой отец.

— Обещаю, — твердо отвечаю я. Он уходит, улыбнувшись благодарной улыбкой, и в сторонке ото всех стирает пальцами слезы.

Не представляю, каково им. Когда все должно быть наоборот. Не родители должны хоронить своих детей. Их сердца не проживут долго без них. Я смотрю на него и в груди — и горько, и больно, и тяжело…

Поставив последнюю кружку, Ритчелл шепчет мне:

— Джексон, не самое ли время сыграть что-нибудь лирическое на гитаре? — устало улыбается она.

— Которой у меня с собой нет.

— А как же та, старенькая?

— Которая дома лежит.

— Питер взял ее с собой. Она в машине, на которой мы приехали.

На моих губах мелькает тень улыбки.

— Может, посидим во дворе? Не при всех…

— Как в былые времена, — меланхолично добавляет она: — И муженька своего позову.

И двух минут не проходит, как я возвращаюсь с любимой запылившейся гитарой в руках, которую держал, еще будучи подростком. Настраивая ее по пути и испробовав пару аккордов, я пробираюсь сквозь туманный ночной горизонт. Моррисы уже сидят в обнимку на полуразбитой лавочке, у забора. Питер крепко обнимает супругу и, поцеловав ее в висок, полушепотом молвит:

— Брат, давай задушевную соловьиную трель… Я так