— Я рядом.

— Я знаю… — И обратясь к мыслям о разговоре с тем неизвестным человеком, спрашиваю у Даниэля: — А где Армандо? Анхелика?

— Я проснулся, а их уже не было. Ночью я слышал, как Мэри кашляла. Полагаю, уехали к врачу.

«Или в полицию?»

Я размышляю, что тайком должна позвонить Армандо, так, чтобы Даниэль ничего не слышал.

В тишину он продолжает:

— Я хотел принять ванну, сам, пока никого нет дома, без суеты и лишней помощи, а после — поговорим? Не так сказал. После этого мы поговорим, я обещаю, что буду молчать и послушаю тебя, как доктор, только изнутри… — В проявленной с его стороны настойчивости нет твердого ожидания моих не краткосложных предложений, нет наказа и попыток заставить меня. Этим он и отличается ото всех других. Но мне этого мало, мало, чтобы полюбить…

Когда много всего наваливается на тебя и проблемы, размножаясь, доводят до измученного состояния, то в такие моменты глубже, острее задумываешься и выводишь ценные, кардинально меняющие жизнь, мысли… Я наконец вывела итог из своей дыры, и он таков: этот человек принадлежит к числу тех, кто не предназначен для моего сердца. И я скажу ему. Как только позвоню Армандо и буду убежденной, что они обратились за помощью в органы, я сразу же поговорю с Даниэлем и признаюсь в том, в чем колеблюсь не один день. Если сегодня удастся обговорить с его семьей, как им поступать дальше, защищаясь от угроз, то вечером я изложу правду Даниэлю. Вечером! Я вечером это сделаю! А Джексон? Если я себя не смогу простить за то, что обидела его, то он тем более никогда не простит меня. Я ничем не смогу искупить свою вину перед ним, как и перед Мейсоном, который смог меня понять, но не забыть свои обиды. Он так поддержал меня в Сиэтле, если бы не он… я бы совсем осталась одна. И Ритчелл не понимает меня.

Медленно кивнув, с вымученной улыбкой я отпускаю его и, усевшись, уронив голову на руки, пытаюсь успокоиться и заставить себя переодеться, приготовить что-нибудь, отвлечься и созвониться с Максимилианом, чтобы узнать, возможно ли сократить мой отпуск и приступить к привычному для меня режиму. «В рутине я не буду так часто думать обо всем, что произошло и постараюсь начать жизнь в очередной раз с чистого листа». Неожиданно мне приходит сообщение на телефон и я, вскакиваю, как ошалевшая, читая текст от необозначенного инициалами абонента: «Нам нужно всё прояснить… Я не смогу быть в разлуке с тобой. Подъезжай к коттеджу. Джексон».

Странная вещь. Почему на экране не высвечивается его имя? Хотя… я слышала, когда они говорили с Питером, что у него теперь новый телефон. Закусив зубами внутреннюю кожу нижней губы, в напряжении, и внутренне радуясь сообщению, и мучаясь от тех слов, что наговорила ему, я пребываю в растерянности. Неужели он следом, как узнал, что я улетела, полетел за мной? Питер и Ритчелл его подначивали, наверняка. «Я разрушила его. Мы расстались. Но он все равно прилетел. Прилетел за мной. Он не смог долго злиться. Он понял меня. Я уеду с ним. Уеду. Теперь меня ни что не остановит. Я сегодня же признаюсь Даниэлю и покину этот дом… Мой милый Джексон. Я так тебя люблю». В тех обстоятельствах, в которых мы живём, тайные свидания, тайные письма и звонки — последний способ, позволивший нам видеться. Перестав вникать в смысл слов, я безоговорочно собираюсь на встречу под влиянием веток любовных размышлений: «Джексон ждёт меня. Он ждёт, ждёт… Он любит меня… Скоро мы будем вместе и никогда больше не расстанемся».

Крикнув Даниэлю: «Я скоро буду. Встречусь с подругой по работе», не сменив одежды, кое-как причесавшись пальцами рук, я вылетаю на воздух. «Ему так тяжело… — думаю я, садясь за руль машины. — Мой папа в какой-то мере был для него отцом. Ему тоже надо выговориться…»

Глава 80

Милана

Вечернее небо снова затягивается чёрными тучами. Тьма сгущается. Травы извиваются под мощными порывами ветра. На лужах от прошедшего ливня замирают темные отражения, будто сама природа готовится к чему-то или спасается от кого-то. Отягченное горем мое воображение страшно обрисовывает безмолвную фигуру отца, ходящую за мной по пятам, что я, покрываясь мурашками, под страхом всех историй о духах и призраках, вышедших из могилы, чтобы преследовать тех, кому не успели они сказать что-то важное при жизни, трусливо озираюсь то назад, то влево, то вправо. «И желая видеть вновь и вновь, я поджидал и подстерегал тебя везде…» Жуткая тишь застлала горизонт даже в самых оживленных центральных улицах города. Дождь начинает усиливаться и трезвонить по стеклам, как глухой барабанщик. Редко-редко проскакивает на пешеходе человек, ненароком задержавшийся в магазинах, не предусмотрев прогноз метеорологов. Трепет страха не берется отпускать меня и нарочно пишет всё ту же картину смерти отца, не растворяющуюся в мозгу. «Дочка, не езжай, не езжай сегодня никуда, — откуда-то раздается голос, — дочка, поезжай обратно». Своеобразное ощущение присутствия его со мной спирает дыхание. Не схожу ли я с ума? Встряхиваю головой и, крепче вцепившись в руль вспотевшими руками, я лавирую по дорогам, туша все подсознательные фобии, сводящие разум с пути. Призывая на помощь внутренние силы и выкидывая пугающие меня мысли из головы, я сосредотачиваюсь на одном, представляя, что меня ждёт — теплота домашнего уюта, любимый человек и его объятия, самые нежные и самые искренние. Застряв в небольшой пробке, я решаю предупредить Джексона, что задержусь. Обшариваю карманы, бардачок машины, но не нахожу телефона. Забыла дома. «Джексон дождется тебя. Не паникуй», — утешаю я себя.

Добравшись через полчаса, я еще не выбираюсь из салона и осматриваюсь вокруг через полуоткрытое окно. Ни души. Безлюдно. И темновато от хмурого настроения неба. Разглядываю дом, не понимая, почему нет света, ни огонька. «Мой родной человечек устраивает сюрприз? Готовит романтический стол, чтобы всеми силами вызвать в тебе улыбку», — догадываюсь я и, улыбнувшись домыслу, выхожу, случайно хлопнув дверцей. Сердце облегчается с последующим придуманным в голове эпизодом, что мы с Джексоном уже через несколько минут будем вместе, одни, сидеть в гостиной, пить горячий чай, болтая обо всем, и мои тревоги снимет как рукой, и отзвук скорби меня покинет. С ним я всегда в защите. И его привычная фраза, сказанная голосом, согретым летним солнцем: «Малышка, я так тебя люблю», вновь осчастливит меня. Нависшее водяное облако не перестает омывать землю, и я увеличиваю шаг, морщась