— гениальный — историко-со-циолог — 70-х годов! — Данилевский (не исторический романист!), в своей живой и по сей день книге «Россия и Европа», в главе «Почему нас не любит Европа» — дал глубокое объяснение _р_а_з_н_и_ц_ы_ между нами и — западными. Эта «разница» и эта «нелюбовь»679 — вот они и поныне, и каждый день дает нам много пищи для размышлений, — и много подтверждений. Но бросим этого тюленя, он не стоит чернил: слишком ходячее явление. Я просил ту даму известить меня, чем кончится моя миссия, она любезно обещала написать. Пока не получил известие. Думая, что Толен взял пакет и уехал. Не знаю… Да, еще я приложил два пасхалика: один — с российским орлом, другой, плохой лакировки, — с ландышками. Лучше не смог найти, — все повторение уже посланного тебе.

А теперь, — поразвлечь тебя, — маленькая историйка.

Меня уплотнили (и как раз в то же Вознесение!), вселили ко мне чету молодоженов! Он — бродячий камерный певец, она — просто болтушка, стрекотунья. И — представь — на следующий же день разрешилась от бремени (!!), без помощи акушерки и даже без боли-криков… снесла яичко. Ну, Олюночка моя, — смеешься? Мне подарили пару канареечек (одна генеральша, моя читательница680) — я ей обещал прочесть что-нибудь на ее «чашке чая» в пользу неимущих престарелых (писал тебе). Моя Арина Родионовна — все-то бьет! в мое отсутствие, разби-ла яичко! Стала «устраивать гнездышко» и ухитрилась разбить. Сегодня утром болтушка, сидя на жердочке, что-то тужилась, изгибала хвостик. И я увидал, как она, дура, снесла яичко (2-ое!) прямо (сверху-то!) в купальную чашку. Я вынул его, положил в ватку-гнездышко в уголку клетки. Она что-то [покрикивала] [1 сл. нрзб.], певец налетал на нее, что-то ей внушал, она разевала клювик и огрызалась… и… на моих глазах клюнула яйцо, расколола… — дура! Стала, было, клевать, желточек, но я отнял. Что дальше будет — не знаю. Нет, не поют (он-то), только пикают оба. Молодятник… Если надоедят — сплавлю генеральше. Вот придется ехать сейчас в город, в самый центр, на La Cité, где птичками торгуют, купить корму. Пока точат сухарики, много купаются, особенно она. Я предпочел бы чижика: не serin de Canary[327], а просто — serin[328]. Тот коноплей сыт. А эти — разборчивы. Ну, погляжу.

Растут у меня лимончики, из скверных зерен, из чая вынул и посадил — авось! Лимонов нет, это мне Елизавета Семеновна давно подарила малюсенький лимон-ублюдок, вот и вышло. Лист от листа лучше — м. б. удастся привить. Твоя бегония — декоративная — кровавые листья (на именины от тебя подарок!) чуть было не пропала, я уже и рукой махнул, бросил поливать, а она вдруг дала побеги. Теперь — живет, 2-ой лист. Я ее пересадил в особую легкую землю и берегу.

Целую, милая детка моя, Олюшенька, Господь да хранит тебя! Будь же умницей, верь — все будет хорошо. Ты будешь здорова, _д_о_л_ж_н_а_ быть! Глазки целую, больную грудку твою. Крещу. Молюсь. О, родная моя!

Твой всегда Ваня

[На полях: ] Олюночка, не оставляй меня без известий о себе. Если тебе трудно, попроси маму.

Я буду ждать каждый день, — родная, не оставляй без вестей.

287

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

8. VI.43

Вот, дорогая Олюша, чтобы развлечь тебя, посылаю рассказик — «Трапезондский коньяк». В основе — действительный случай, я по-своему только показал, _н_а_п_о_л_н_и_л. Переписывал для тебя, кой-в-чем выправил681. Писал я его в декабре 38 г. Подзаголовок — «рассказ офицера»[329].

Теперь начинается мое «присутствие». И. Ш. Завтра, Олюша, вышлю окончание.

Нежно целую тебя, больнушка, ми-лая… Ты будешь здорова! Твой Ваня

288

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

11. VI.43

Вот, дорогая моя Олюночка, окончание моего рассказа «Трапезондский коньяк». Да, я 9-го получил от мамы письмо о тебе. Спасибо ей, — я был в большой тоске, не зная о тебе с твоего письма от 27.V. Слава Богу, ничего страшного в твоей болезни нет! Ты спокойно, твердо перенесла операцию, и скоро, даст Господь, будешь здорова. Мама прочтет, конечно, тебе мое письмо к ней682, от 9-го же июня. А теперь спешу закончить переписку, чтобы ты читала без длительного перерыва[330].

Ну, вот. Спешу отправить — не опоздать, чтобы ты, детка, получила без перерыва. Жду, жду весточки о твоем здоровье, от мамы, от тебя, родная моя. Молюсь. Спокоен за тебя. Верю-жду, что скоро напишешь. Не знаю, взял ли г. Толен мою посылочку тебе. Я здоров. Весь — в думах о тебе, и хочу писать «Пути» — для тебя.

Целую и крещу. Твой Ваня

Сегодня пятница, сейчас половина 2-го дня, спешу ехать за своей порцией цельного творога (недельной), — мне аккуратно доставляют с фермы. Это мне очень облегчает питание. Лабаз-склад запирают в 3 ч. Спешу, по пути, отправить на почту. Писал с утра — успел!

Твой, твой, всегда — Ваня. Не пиши мне — Иван, хладно это.

289

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

[26.VI.43]

Милый Ванечка,

спасибо тебе за чудный «Трапезондский коньяк». Мне его чтения хватило на все дни, т. к. читать подряд трудно: устаю, голова кружится от строчек. И пишу тебе целый день. Но в общем я чувствую себя хорошо. Doctor сказал, что я 2 месяца еще «пациент» в полном смысле, а боли будут с 1/2 года — 1 год. Ну это ничего. Все муки уже позади (если не вернется опухоль), а были очень тяжелые дни. Понять может только тот, кто пережил сам или у близких. Мои домашние истерзались за это время. Сережа оставался у нас на день моей операции. И тем больше я ценю выдержку мамы, сумевшую тебе написать и не разволновать. Конечно, ты верно тревожился, но не так, как иногда с тобой бывало (что ты меня уже живой не мыслил).

В понедельник вернулся доктор, еще совсем больной. Я вся дрожала, когда он снимал повязки, — ведь я сознательно-то его не видала еще после операции, а только в полунаркозе. Спросить же надо было очень много. Ранами он остался очень доволен. Суетился как-то, перебить будто мои мысли хотел, занимал внимание «протезом», указывая адрес мастерской и т. д. И тогда я его, робея, спросила: «какой же был диагноз гистолога?» Я не хотела больше об этом спрашивать и думать, а тут почему-то спросилось. Он еще раньше мне обещал ответить честно. И сказал, держа меня за обе руки, глядя в глаза: «это был prae carcinoma»[331] и, взяв бумагу, написал это. Он знал,