И просто побыть одной, уйти от повседневности. Я люблю копаться в саду, тогда я одна с мыслями. Когда я смотрю на «Wickenburgh», то мне кажется, будто я место наших с тобой свиданий вижу, так ярко ты жил там со мной, во мне, вокруг меня… У меня всегда сжимается сладко сердце. Под окном моей комнатки вьются ласточки, каждый вечер вижу их. М. б. совьют гнездо? Люблю ласточек. Ванечка, касатик, миленький, не оставляй меня долго одну. Обнимаю тебя и тихо-нежно… и… всяко… Твоя Оля

285

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

27. V.43

Дорогой Иван, вчера я не смогла сама отнести письмо675, — сегодня, не дожидаясь моего возвращения из больницы, мама отправила его с Тилли, видя его готовым в разносной книге (моей и мамы). Хочу черкнуть поэтому в этой открытке, что меня оперировали сегодня. Вынули опухоль из правой груди с грецкий орех маленький, дадут ее на гистологическое исследование и тогда решат, что надо дальше. Если будут нужны операции (груди и под рукой, еще), то придется делать их, лежа в клинике, каждую под общим наркозом. Писать больно и неудобно. Да и не велено. Я спокойна и жду выявления Воли Божией, хотя не скрою, что прийти к этому мне удалось не сразу. Я очень утомлена. Лежу, хотя это не предписано, а велено только на диване покоить себя. Доктор676 будто бы ничего не знает и сам [в полной][324] неизвестности. [Так] говорит. Но и не [надо его] пытать. Я это [бросила], очень хороший хирург, известный тут и надо уж довериться. Господь вразумит его, если прольет Свою милость на меня. Боль была все-таки, несмотря на анестезию. Ну, будь здоров и Богом храним. Крещу. Оля

286

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

5. VI.43

Дорогая моя Олюшенька, и твою открытку, от 27.V получил. Гистологическое исследование, конечно, нужно всегда в сомнительных случаях опухоли. Милая, держи себя в руках, — пока никаких оснований для неблагоприятных выводов нет. Я вспоминаю: ты как-то, — уже давно, — писала, что больно ушибла грудь?677 Правда? Я не могу отыскать в письмах, когда это было, но я помню хорошо. Было это? когда? Так вот, это затверденье, не следствие ли острого ушиба? Ты, конечно, понимаешь, как я взволнован, в какой тревоге… — но главное, что меня томит, это мое представление, не оставляющее меня ни на миг: что ты страдаешь душой, что ты, пылкая воображением, томишься мыслями, громоздишь ужасы… — ведь я по себе сужу, мы так похожи! Милка, детка, не надо этого: _в_с_е_ минет, увидишь, и ты будешь здоровенькая. Ты молодая, все преодолеешь, _в_с_е_ поправимо, если даже исследование обнаружит, что операция нужна. Ничто не потеряно, это же ведь наружное! Да может быть и нет ничего серьезного. Помни всегда, что с тобой, неотрывно, неизменно, твой Ваня, _в_е_р_н_ы_й, тобою сильный, тобой живущий. Мои недостатки ведомы тебе, ты их сочти за малые соринки, пылинки в нашем светлом _н_е_б_е… — ведь, [понятно], чисто и свято нас связывающее друг с другом. Это не случайность, не прихоть мимолетная. Ты свет внесла в мои сумерки, в неизбывную тоску мою, в мою — так мне начинало казаться — ненужность. Солнышко мое, ласточка, залетевшая счастливо в тусклое оконце моей кончавшейся жизни, защебетавшая сладко в моем сердце. Детка моя, Господь с тобой. Сейчас тихо у меня на душе, только чуть понывает сердце — о тебе… Если бы я жил близко! Ты увидала бы, как я всего себя отдал бы уходу за тобой. Я тебе читал бы, говорил тебе, всю твою жизнь наполнил бы, все закрыл бы _т_в_о_е, тревожное, тебя укрыл бы ото всего горестного. Ночи и дни проводил бы около моей Олюнки. Ты смотрела бы в мои глаза и видела бы, как тебя любит Ваня. О, как глубоко, как нежно, как чутко. Эти события все ломают, мы — лепет в буре, мы — золотинки света — в грозовом урагане. Но мы _ж_и_в_ы, мы — есть, мы есмы. Разделенные, или — _в_м_е_с_т_е. И будем вместе. 2-го VI я узнал о поездке Толена. Утром в четверг (3-го) я получил твой пакет, чудесное масло (ем, счастливый, что это от _т_е_б_я, хотя у меня всегда это есть), и три баночки Bisma-Rex. Немедленно, через 1/2 ч. я уже ехал к голландцу, чтобы передать ему для тебя: книгу с «Под горами» (там еще рассказы, которые ты, думаю, не читала), две коробочки pastilles-Vichy, «Душистый горошек», от Guerlain’a, давно-давно ждавший тебя (теперь нельзя у Guerlain ничего купить, не принеся флакона их фирмы!), 2 коробочки Cellucrine’a (это тебе очень нужно, как укрепляющее!), 2 дозы (на 6 месяцев — считая каждую достаточной на 3 месяца) antigrippal’я (как раз на днях заказал и — представь же! — получил через 1/4 часа после твоего пакета, в тот же четверг 3-го VI, в Вознесенье! уже на ходу к этому Толену). Он остановился — для меня удобно, — совсем близко, в 20–25 минутах езды и хода (métro), в районе Madlaine и Opéra, в очень центральном месте, у какого-то mr. Holer (Тюлень у… холеры!). Ну, как водится, я не захватил его (это уже в 3-й раз за эти 2 года, он невидимка, этот дубовый тюлень!). Но дама в той же квартире (г-н Холера отправился en voyage![325]), сказав сперва, что не знает, выехал ли голландец из Парижа или все еще здесь —?! — после некоторых моих пояснений — предупредительно заявила, что сегодня г-н Толен должен зайти сюда, и обещала вручить ему мой пакет, на котором я сделал надписание: A Mr. Tholen, avec la grand prière de vouloir bien remettre cet paquet a M-me O. Bredius-Subbotina. I. Chmeleff[326]. Письма и «merci» я ему не оставил: я три раза бывал у него и не заставал (за эти 2 года), благодарил за любезное исполнение поручений, подарил свою книгу… — правда, он все же осилил написать мне из Голландии, — открытку, кажется… — и не подумал ни разу показаться на глаза. Мог бы и заглянуть ко мне. Но он — голландец и потому — нечуткий. Западные люди _в_с_е_ меряют аршином пользы, и — приятности. Они могут быть очень любезны (натягивают маску), даже до «жертвочки», когда им это — «полезно» или «приятно». Помнится, этих западных очень зло заклеймил Достоевский в «Игроке»678, — дал их паспорта… (уже не говорю о «Дневнике писателя»). Любопытно, что слепки «западных» у всех наших бо-льших — совершенно тождественны! Нет ошибки: _П_р_а_в_д_а. И наш