Пропущенных вызовов от Елизаветы я не обнаружила — лишь смс-уведомления, что она пыталась мне позвонить. Видимо, действительно были какие-то неполадки со связью.

— Что-то с отцом? — Державин первым нарушил молчание. Я искоса взглянула на него. — Не смотри на меня таким затравленным взглядом, Женя. Другое объяснение твоему поведению я дать не могу.

— Да, — только и ответила я.

— Я так и понял.

Несколько раз мой телефон заливался визгливой мелодией — звонил Зорин, но я сбрасывала вызовы. С моей стороны откровенно ужасное поведение, но все мои мысли сконцентрировались на словах брата.

До станицы мы долетели так быстро, что я и заметить не успела, как пейзаж полей сменился на плотненькую жилую застройку. Едва Максим затормозил у ворот, выскочила из машины, отмечая, что автомобиля Антона на парковке ещё нет. Зато был здесь знакомый внедорожник.

С лёту взлетела по лестнице на второй этаж, где располагалась комната отца — только в её окнах горел свет. Отец лежал на кровати, Елизавета сидела тут же — её руки дрожали. Встретилась взглядом с владельцем внедорожника — старым знакомым отца, частным врачом Валерием Ефимовичем.

— Женечка, ты приехала! — облегченно выдохнула Елизавета.

— Что с ним? — подошла к кровати, борясь с желанием, как в детстве, залезть на кровать и обнять самого дорогого мне человека. Валерий Ефимович покачал головой.

— Не надо, Женя, пусть спит, набирается сил. Гипертоник он. Плюс дистония — нервная система не справляется.

— Потерял сознание, — добавила Елизавета. — Я так испугалась! Принесла ужин, стучалась-стучалась — никто не открывал. А как ключи свои нашла, то и увидела, что Вадим бледный весь… — она всхлипнула.

Я же поняла, что всё это время была самой худшей дочерью в мире. В моих глазах отец всегда здоров и полон сил, а я в силу своей занятости и нежелания замечать очевидные вещи пропустила тот момент, когда работа его подкосила. Хуже всего, что они с Елизаветой молчали, предпочитая держать меня в неведении. А ведь я могла заметить, что что-то не так. Но не заметила.

— Сильное нервное перенапряжение. Елизавета вовремя успела, — Валерий Ефимович пригладил рукой седые волосы.

— Ты не держи на меня зла, Женечка, — вздохнула Елизавета, — скорую не стала вызывать… Вадим запретил. Сказал, чуть что, звонить Логинову.

А я молчала. Молчала, ощущая свою вину. И потому, когда увидела Антона, то на его немой вопрос просто покачала головой. Валерий Ефимович ушёл почти сразу, оставив нам указания. Прежде всего отцу строго-настрого запретили психическое и нервное перенапряжение. Что значило одно — на работу я его отпускать не собиралась.

Антон остался с Елизаветой, я же, пытаясь унять дрожь во всём теле, вышла на улицу. Прислонилась спиной к фасаду дома и осела на землю.

— Господи, какая я дура… — вырвалось само собой. О чём я думала всё это время?

— Как он? — Державин застал меня врасплох.

Я подняла на него глаза и зябко поёжилась.

— Отдыхает.

— Хорошо.

— Есть сигарета?

Максим нахмурился, но промолчал. Достал из кармана почти пустую пачку и протянул мне одну сигарету. Я не курила, в том числе из-за отвращения к дыму, но иногда… под воздействием напряжения, как сейчас, это было необходимо.

Мы вышли за ворота. Станицу окутала ночь — чёрная темень, разрезаемая одинокими фонарями. Втянув в лёгкие едкий дым, закашлялась; какая гадость. Шум мотора перебил стрёкот цикад, серебристый «Форестер», на мгновение ослепив светом фар, шурша шинами, притормозил возле нас.

— Иди сюда, Солнцева, — Зорин притянул меня к себе под пристальным взглядом Державина. — Почему сразу не сказала, что отцу плохо? Да видел я Логинова — разминулись на перекрёстке.

— Не могла, — чуть помолчала и добавила: — Зачем за руль пьяный сел?

— Пьяный? — хмыкнул Лёшка. — Ни в одном глазу. Как стёклышко трезв.

Державин издал смешок, и мы с Зориным уставились на него. Нужно было что-то сказать… но сделать это было необычайно тяжело.

— Спасибо, Максим, — с небольшой паузой медленно выговорила я. Руки Лёши на моей талии сжались.

Державин стоял как раз под неверным и тусклым жёлтым светом фонаря, который отбрасывал на его лицо резкую тень, отчего черты лица заострились и стали грубее.

— Не обольщайся, Солнцева. Я сделал то, что считал нужным. Давай обойдёмся без благодарностей, — он чеканил слова, они прозвучали отрывисто. Такая резкая смена настроения меня удивила, и во мне даже не нашлось сил на колкость.

Не дождавшись ответной фразы, Максим многозначительно хмыкнул и, сев в «Мерседес», уехал.

— К черту его, Женька. Иди, ложись спать, отдыхай. Палыча я предупредил, всё будет в порядке. Ну и испугала ты нас! Никто и понять ничего не успел, как ты с этим адвокатишкой укатила.

— Я сама испугалась, Лёш, — выдохнула я. — Ладно, ты прав. Нужно отдохнуть. Спокойной ночи. И до завтра.

— До завтра, — чмокнул меня в щёку друг и выпустил из объятий. — И если ещё раз увижу у тебя эту гадость, на заднице неделю сидеть не сможешь. Поняла?

Я скривила губы в полу-усмешке и, не ответив, скрылась за воротами.

На лестнице, ведущей на второй этаж, столкнулась с Антоном.

— Тош… — мне отчаянно хотелось выразить ту тревогу и беспокойство, которые сейчас кошками скребли на душе. Но впервые в жизни я не могла подобрать слова.

— Он поправится. Елизавета теперь с него глаз не спустит… — брат замолчал.

— Останешься?

Антон, не задумываясь, кивнул:

— До утра.

— Хорошо.

Давно у нас с братом не было таких вечеров. Прижавшись друг к другу, укутавшись в один тонкий плед, мы полночи просидели в гостиной. На экране телевизора мелькали сцены незамысловатого боевика, до которого, впрочем, нам не было особого дела. Антон приглушённым голосом рассказывал о Маришке, о работе, обо всём и ни о чём одновременно, словно пытаясь отвлечься от произошедшего; я же внимательно слушала, положив голову на плечо брату. Впрочем, мои мысли то и дело возвращались к отцу. На душе тяжелым грузом лежала вина — если бы не моя вечная занятость, я бы заметила, что он не в порядке.

— До утра Вадим не проснётся, — ближе к полуночи в гостиную спустилась Елизавета и устало присела на краешек кресла. — Валера рецепт выписал, надо бы завтра…

— Я съезжу, — потянулась за передаваемым Елизаветой листком бумаги.

В тусклом свете торшера с трудом смогла разобрать заковыристые, скачущие строчки букв. Бегло прочитав названия лекарств, сложила лист надвое.

— Жень, не кори себя, — Елизавета серьёзно на меня посмотрела. — Твоё самобичевание делу не поможет.