– Что ж, думаю, это было бы интересно. Уму непостижимо,сколько на улицах бездомных, и не только здесь, а даже во Франции. По-моему,это во всем мире уже стало проблемой.

Они еще какое-то время говорили о бездомных, даже принялисьобсуждать, что служит тому причиной. В конце концов оба пришли к выводу, чтоэто есть и остается проблемой, по крайней мере на данный момент. Им было легкои интересно друг с другом. К тому же разговор касался более серьезных вещей,чем те, которые они обсуждали с Пип, пока Мэтт учил ее рисовать. И мать, и дочьодинаково были ему приятны, и Мэтт порадовался, что их жизненные путипересеклись и они узнали друг друга.

Вскоре Офелия, сказав, что ей пора возвращаться,засобиралась домой. Мэтт попросил ее передать привет Пип. И вдруг ей в головупришла неожиданная мысль.

– А почему бы вам не сделать это самому? – Онаулыбнулась.

Ей было приятно разговаривать с ним, и она нисколько нежалела, что рассказала Мэтту о Чеде. Мэтт нравился ей, а Пип и вовсе успелапривязаться к нему. И Офелии почему-то казалось очень важным, чтобы он знал,как мужественно все это время держалась ее девочка, через какие нелегкиеиспытания ей пришлось пройти и как много она потеряла. Впрочем, насколько онамогла судить, Мэтту в жизни тоже пришлось нелегко. В конце концов, на ком изнас жизнь не оставила своих отметин? Кто может похвастаться, что у него в душенет кровоточащих ран, о которых так трудно, а подчас и невозможно забыть?Жестокая штука – жизнь, порой она не щадит и детей, даже таких, как Пип. Офелияутешала себя, что испытания закалили Пип, возможно, сделав ее добрее. О том,что они сделали с ней самой, думать почему-то не хотелось. Шрамы на чьей-тодуше – все равно шрамы, как их ни назови. Пройдя через горнило страданий,кто-то становится чище и лучше, а кто-то ломается. В этом и состоит жизнь. Игорькая правда в том, что шрамы в душе есть у каждого. Жизнь – всегдареальность. А если любишь кого-то, не важно кого, то с реальностью приходитсясчитаться.

– Я позвоню Пип, – пообещал Мэтт. Ему было безумностыдно, что он не позвонил ей до сих пор. Но он боялся, что Офелия сочтет егонавязчивым.

– А почему бы вам сегодня не прийти к нам пообедать?Конечно, готовлю я ужасно, но Пип будет страшно рада, да и я тоже.

За многие годы он уже не радовался так, как сейчас. ЛицоМэтта просияло.

– С удовольствием. Надеюсь, это не доставит вам особыххлопот.

– Напротив. Мы будем очень рады. Сказать по правде,думаю, лучше не стоит говорить заранее о вашем приходе Пип. Пусть это станетдля нее сюрпризом, хорошо? В семь часов вам подойдет?

Приглашение было искренним и радушным – чувствовалось, чтооно идет от чистого сердца. Так же как и Пип, Офелии нравилось разговаривать сним.

– Чудесно. Может быть, что-нибудь захватить? Карандаши,например? Или ластик?

Офелия рассмеялась, но сам Мэтт считал, что это не такая ужплохая идея.

– Главное, чтобы вы сами пришли. Пип будет счастлива.

Мэтт не решился ответить, что и он тоже, но это вертелось унего на языке. Впервые за много лет он радовался как мальчишка. Он уже успелполюбить их обеих. И мать, и дочь оказались на редкость приятными. Им обеимпришлось немало выстрадать, и печать пережитой трагедии еще лежала на их лицах.С каждым днем Мэтт узнавал их все лучше и с каждым днем испытывал все большееуважение к ним обеим. А то, что она рассказала о своем сыне… Господи, такогоникому не пожелаешь.

– Тогда до вечера, – с улыбкой бросил Мэтт.

Помахав ему на прощание рукой, Офелия зашагала к дому. А онсмотрел ей вслед, снова удивляясь, до чего она похожа на Пип.

Пип валялась на диване. Подложив под ногу подушку, она ссамым несчастным видом разглядывала ее. И тут в дверь позвонили. Нимало несомневаясь, кто пришел, Офелия побежала открывать. На пороге в свитере свысоким воротником и джинсах, с бутылкой вина под мышкой стоял Мэтт. Офелиявстретила его радостной улыбкой. Потом приложила палец к губам и кивком указалана диван. Понимающе ухмыльнувшись, он направился в гостиную. Увидев на порогеМэтта, Пип с восторженным воплем сорвалась с дивана и, прыгая на одной ноге,кинулась ему навстречу.

– Мэтт! – Удивленная и обрадованная, онапереводила взгляд с него на довольно улыбавшуюся мать и ничего непонимала. – Но… как это?

– Мы с твоей мамой сегодня столкнулись на пляже, и онабыла так добра, что пригласила меня пообедать с вами. Как твоя нога?

– Ужасно! Дурацкая нога! Как я от нее устала! Мне такжаль, что я не могу больше рисовать вместе с вами!

За это время Пип сделала множество набросков, но и они ужеуспели ей надоесть. Она скучала и злилась, ей казалось, что с каждым днем онарисует все хуже. Да вот хотя бы сегодня – она так и не сумела правильнонарисовать Муссу задние лапы.

– Я снова тебе покажу, – пообещал Мэтт, когда Пипповедала ему о своем горе. Он протянул ей альбом для рисования и коробкукарандашей, которую накануне обнаружил в своем столе. Пип в полном восхищенииразглядывала и то и другое.

Пока они болтали, Офелия накрыла на стол, а потом открылабутылку очень неплохого французского вина. Пила она мало и редко, но это виноона любила – наверное, потому, что оно напоминало ей о Франции.

Поставив в духовку цыпленка, Офелия приготовила спаржу сканадским рисом, а к нему – голландский соус[2]. Учитывая, чтоза весь год она не готовила ничего сложнее сандвичей, у нее получился настоящийкулинарный шедевр. Офелия даже не ожидала, что обычная готовка может доставлятьтакое удовольствие.

Но на Мэтта ее изыски явно произвели впечатление. На лице унего появилось выражение почтительного восхищения, а Пип, ахнув, захлопала владоши.

– Как?! Никакой замороженной пиццы?!

– Пип, умоляю тебя! Тебе вздумалось вытащить на светБожий все мои тайны? – улыбнулась Офелия.

– Ничего страшного. Диета, на которой я сижу, тоже восновном состоит из пиццы да пакетного супа, – хмыкнул Мэтт. Сегодня онвыглядел ухоженным и еще более симпатичным, чем всегда. Офелии был приятенслабый запах мужской туалетной воды. От него веяло здоровьем и свежестью, и ктому же он казался на удивление реальным. К приходу Мэтта Офелия причесалась идаже принарядилась в элегантный пуловер из черного кашемира и джинсы.Косметикой она вот уже почти год как не пользовалась, не стала краситься итеперь. В конце концов, она ведь в трауре. Но сейчас Офелия вдруг чуть ли не впервый раз за все время пожалела, что не подкрасила губы. Помады у нее не было– вся косметика осталась дома, валялась где-то в ящике стола. До сегодняшнеговечера Офелия даже не вспоминала о ней. Нет, нет, ей и в голову не приходилококетничать с Мэттом, просто приятно вновь ощутить себя женщиной. За последнийгод она превратилась в зомби, но сейчас вдруг почувствовала, что вновьпробуждается к жизни.