За обедом все трос непринужденно болтали. Сначала о Париже,об искусстве, потом разговор перешел на школу, и Пип объявила, что ничуть нескучает по ней. Пип должно скоро исполниться двенадцать. Впереди ее ждалседьмой класс. Когда-то она имела множество друзей, но сейчас, заявила Пип, оначувствует себя среди них этакой белой вороной. У большинства ее приятелейродители разведены, и ни один из них не знал, что значит потерять отца. Пипнеприятно осознавать, что кто-то из них станет ее жалеть, а она ничуть несомневалась в этом. Она заявила, что ей, мол, противно даже думать, что все онибудут «милы» с ней, потому как от этого ей, дескать, грустно. Она вовсе нехочет чувствовать, что она какая-то особенная. Но Мэтт понимал, что тут ужничего не поделаешь.

– Я ведь даже не смогу пойти на традиционный обед«папа-с-дочкой»! – жалобно протянула она. – Просто не с кем! –Офелия тоже уже ломала над этим голову, но так и не смогла ничего придумать. Впрошлый раз, когда отец отказался пойти, Пип взяла вместо него Чеда. А в этомгоду ей некого пригласить…

– Можешь пригласить меня, если хочешь, –великодушно предложил Мэтт. А потом бросил быстрый взгляд на Офелию. –Если, конечно, мама не возражает. В конце концов, почему ты не можешь взять ссобой приятеля, раз уж нельзя пойти с мамой, верно? А кстати, почему? Чем мамахуже папы?

– Не разрешат. Кто-то уже хотел в прошлом году, так емуне позволили.

Идиотизм, сердито решил Мэтт. Но при мысли о том, что онапоявится на обеде с Мэттом, Пип так обрадовалась, что он прикусил язык. Да и налице Офелии он прочитал явное облегчение.

– Спасибо, Мэтт, – шепнула она и вышла из-застола, чтобы принести десерт.

В холодильнике оказалось только одно мороженое, но Офелияпотерла плитку шоколада и посыпала им сверху ванильное мороженое, которое Пиплюбила больше всего. Тед тоже его обожал. А они с Чедом всегда предпочитали«Роккирод». Как удивительно иной раз пристрастия зависят от генов, подумалаОфелия. Она уже не в первый раз замечала это.

– А когда бывает этот ваш обед? – осведомилсяМэтт.

– Наверное, накануне Дня благодарения. – Пип отвозбуждения ерзала на стуле.

– Скажи мне, когда узнаешь точную дату, и я обязательноприду. Даже костюм надену.

Он уже забыл, когда надевал его. Последние годы Мэтт невылезал из джинсов и старых свитеров, в холодные дни накидывая старый-престарыйтвидовый пиджак. Впрочем, зачем ему костюм, если он никуда не ходил? Иной разприезжал, один из его старых друзей, но год от года его визиты происходили всереже. Мэтт привык жить затворником, к тому же такая жизнь была ему по душе.Местные, возможно, удивлялись какое-то время. А потом его просто оставили впокое.

Они засиделись допоздна, пока Пип, трещавшая без умолку, неначала отчаянно зевать. Она сказала, что ждет не дождется, когда ей снимут швы.Плохо только, что всю неделю после этого придется ходить в сандалиях.

– А что, если ездить верхом на Муссе? – ехиднопредложил Мэтт.

Пару минут спустя Пип спустилась вниз уже в пижаме, чтобыпожелать им обоим спокойной ночи. Они с Офелией сидели на диване. Мэтт разжег вкамине огонь. Стало так уютно и хорошо, что Пип, вернувшись к себе, вдруг замного-много месяцев почувствовала себя счастливой. Впрочем, и Офелия тоже. Былочто-то удивительно успокаивающее в том, что рядом с ними опять появилсямужчина. Даже атмосфера, царившая в доме, разом изменилась, словно Мэтт однимсвоим присутствием согрел его, заново наполнив теплом и добротой. Как будтопочувствовав это, лежавший у огня Мусс то и дело бросал в его сторонупризнательный взгляд, преданно подметая пол хвостом.

– Вам по-настоящему повезло с дочкой, – прошепталМэтт, обращаясь к Офелии, после того как она, поплотнее прикрыв дверь в спальнюПип, вернулась и села возле него на диван.

Дом, который они сняли, оказался не очень велик: гостиная,смежная со столовой кухня да две их спальни наверху. Зато обстановка радовалаглаз. Сразу заметно, что его владельцы любили изящные вещи. На стенах Мэттзаметил несколько неплохих картин современных молодых художников.

– Она просто потрясающий ребенок.

Пип с каждым днем все больше и больше нравилась Мэтту. Ктому же она напоминала ему о его собственных детях. Вот только он сомневался,есть ли в них то, что так восхищало его в Пип: жизнелюбие, простодушие и в тоже время не по годам зрелый ум. Впрочем, откуда ему вообще знать, какими онивыросли? Теперь это дети Хэмиша, а не его. Наверное, за прошедшие годы онивообще забыли отца. Можно не сомневаться, что Салли об этом позаботилась.

– Да, согласна. Нам обеим очень повезло. – Офелияопять возблагодарила небеса, что в тот роковой день Пип не было на бортусамолета. – Она – все, что у меня осталось. Мои родители умерли много летназад, родители Теда тоже. Ни братьев, ни сестер у нас не было. У меня есть ещедальняя родня во Франции… две кузины и тетка, но я их терпеть не могу. К томуже мы не виделись целую вечность. Я рада, что увезла Пип сюда. Жаль, конечно,что мы тут никого не знаем, но ничего не поделаешь. Так вот и живем вдвоем.

– Может быть, все не так уж плохо, – пробормоталМэтт.

У него самого не было и этого. Как и Офелия, он росединственным ребенком в семье, и одиночество стало частью его натуры. Близкихдрузей он никогда не имел. А тех, которые остались, растерял – после долгого имучительного развода ему было тяжело вообще общаться с людьми. Подобно Пип,Мэтту было невыносимо чувствовать, что его жалеют.

– А у вас много друзей, Офелия? Я хочу сказать – вСан-Франциско.

– Немного, но есть. Знаете, Тед был не оченьобщительным. А из-за своей работы вообще превратился в затворника. Ну иестественно, ожидал, что я разделю с ним его затворничество. Я, собственноговоря, не возражала. Но согласитесь, разве в этом случае сохранишь друзей? Ктому же Чед все годы требовал постоянного внимания. Я буквально не моглаоставить его ни на минуту – случалось так, что я уходила из комнаты, а он вотчаянии начинал биться головой об стену! А под конец с ним вообще стало оченьтяжело. Фактически у меня осталась только одна близкая подруга.

Все годы Офелия жила только для них. И вот сейчас, оставшисьвдвоем с дочерью, почувствовала себя не у дел. В ее жизни образовалась пустота,заполнить которую Пип не могла. Впрочем, она почти ничего не требовала отматери. Но даже того, в чем она нуждалась, Офелия была не в состоянии ей дать.Правда, теперь ей как будто стало лучше. Оставалось надеяться, что со временемона совсем оправится. Все последнее время она чувствовала себя каким-тороботом, но сейчас, казалось, она понемногу оживает. И то, что сегодня онарешилась пригласить Мэтта на обед, было хорошим знаком.

– А вы? – с неожиданно пробудившимся интересомспросила она. – У вас в городе много друзей?

– По правде сказать, ни одного, – со слабойулыбкой покачал головой Мэтт. – Последние десять лет, знаете, как-то былоне до того. Раньше я заведовал в Нью-Йорке рекламным агентством. Онопринадлежало нам с женой. Потом мы развелись и… короче, мы расстались неочень-то мирно. Агентство решили продать, и я переехал сюда. Сначала, правда,жил в городе, а здесь снимал коттедж, приезжал на выходные рисовать. А потом…знаете, как бывает: думаешь, что хуже уже не может быть, а выходит, что может.Вот так случилось со мной – моя бывшая жена переехала в Новую Зеландию, и ягодами мотался туда повидать детей. Фактически дома у меня не было. Жил вотеле, снимал квартиру – словом, чувствовал себя лишней спицей в колеснице. Нуа жена моя вышла замуж за моего же приятеля девять лет назад. Он славныйпарень, любит наших детей как своих собственных, да и они обожают его. К томуже у него куча денег, четверо своих детей. Да еще двое – от моей бывшей жены.Все дети как-то перемешались и, по-моему, страшно этим довольны. Я не могу ихвинить – с моей стороны это был бы чистой воды эгоизм. Короче, всякий раз,когда я приезжал в Окленд, как-то всегда получалось, что им не до меня. Ихждали друзья, а я путался под ногами. Как это говорят у вас на родине? Ячувствовал себя «как волос в супе».