Принято считать, что первыми в спорте, кто сумел настоять на своих финансовых интересах, стали хоккеисты, начавшие заключать контракты с командами НХЛ. Однако это не совсем так. Первую подобную революцию устроили шахматисты в восемьдесят четвертом году, когда родилась идея встречи сборной СССР со сборной мира. Шахматы были единственным видом спорта, в котором мы могли одержать верх над сборной мира. Первая такая великая победа случилась в семидесятом году, причем нам удалось добиться перевеса в одно очко в самом конце турнира. А в восемьдесят четвертом у нас были очень хорошие шансы на победу: в составе команды – сильные игроки моего поколения конца сороковых – начала пятидесятых, на второй доске – уже вышедший претендентом на будущий чемпионский матч со мной Каспаров, на первой – я в качестве капитана, и все бодрые, свежие, настроенные на победу и крепко сплоченные желанием победить.

Грамов, по одной ему известной причине, сначала наотрез отказывался от турнира, говорил, что никому он не нужен и незачем доказывать то, что и так всем понятно. Раз за звание чемпиона мира будут бороться два советских шахматиста, то и сомнений в том, сборная какой страны самая сильная, – быть не может. Зачем еще тратить деньги, ездить на турниры, выделять призовые. Все это только никчемные хлопоты. Престиж страны? Да его и так хватает. А если проиграют? Вот где потом шишек нахватаешь. А на кого эти шишки посыплются? Конечно же на министра. А министру зачем такие переживания? Он желает сидеть в своем кресле ровно и ни о чем не беспокоиться. К счастью, на Грамова все же нашлись меры воздействия. Видимо, на самом верху решили, что после бойкота игр в Лос-Анджелесе отказ от встречи со сборной мира по шахматам слишком сильно уронит советский спорт в глазах мировой общественности. А победа, напротив, может в очередной раз продемонстрировать всем и каждому величие Советского Союза. В общем, правдами и неправдами Грамова удалось убедить умерить свои страхи и отправить команду на турнир в Лондон. Накануне вылета по протоколу появляемся у него на приеме, слышим следующие напутственные слова:

– Вы едете побеждать, и только. Никакой другой цели быть не может. В противном случае и ехать никуда не надо. И вообще, еще не поздно передумать.

Вяло реагируем общими фразами, говорим, что победа будет за нами, настрой у команды боевой. В общем, спасибо, до свидания, скорее бы выйти и еще долго с вами не встречаться. Мы уже на пороге, и тут Грамов как бы между прочим заявляет:

– Да, чуть не забыл. Один маленький несущественный вопрос. – Отводит глаза от наших вопросительных взглядов и добавляет: – Финансовый.

Тут же понимаем, что замечание о несущественности вопроса – наглая ложь, и ждем объяснений. Грамов пафосно излагает:

– Вы, конечно, понимаете, что в случае проигрыша не можете рассчитывать ни на какое финансовое поощрение. Но за победу руководство приняло решение выделить призы. – Делает многозначительную паузу, будто мы должны рассыпаться в благодарностях. Напряженно ждем продолжения, и оно не заставляет себя ждать.

– Вам предстоит сыграть четыре партии. Но если кто-то играет, например, две партии, – получает половину премии, а другую половину – заменивший его.

Несколько мгновений длится молчание. Мне кажется, что я сплю, потому что только во сне может померещиться подобная ерунда. Наконец выхожу из оцепенения и спрашиваю:

– Марат Владимирович, вы понимаете, что вы делаете?

– А что? – То ли действительно не понимает, то ли делает вид.

Стараюсь сохранять спокойствие и объясняю:

– У нас в команде 10 игроков и еще два запасных. Кто именно будет играть, чаще всего определяется на месте. Это зависит от расстановки сил, от позиций. При раскладе в четыре партии есть большая вероятность, что кто-то вовсе не сядет за игровой стол.

– А с какой стати тогда платить ему деньги? – Грамов возмущен. В голосе вызов, в глазах молнии.

– Как вы не понимаете, в успехе команды имеет значение вклад каждого игрока. Да, человек может не играть лично, но он принимает участие в подготовке матчей, анализирует ходы, предлагает решения. Игрок спит, а остальные трудятся ночами, вырабатывают стратегии. Без их участия ничего не получится. А вы лишаете их интереса что-либо делать. Да и мне предлагаете теперь решать, не кто из команды будет играть, а кто получит деньги. Я отказываюсь от такой постановки вопроса. Мы должны получить двенадцать равных премий, и никак иначе.

– Но наши финансисты решили иначе. – Министр продолжает настаивать. – Они все посчитали, проверили. Вклад все же разный, так что по Сеньке и шапка.

– Финансисты никак не могут знать внутренней системы нашей командной работы! И ваша задача как министра спорта до них эту систему донести! Финансисты могут думать и решать одно, а я как шахматист с их странным решением не согласен, и точка.

– И я не согласен! – поддержал Каспаров.

– И я, и я, я тоже не согласен, – раздались голоса членов команды.

Увидев единение, Грамов пошел на попятную:

– Ну, хорошо. Финансисты, наверное, не просто так выдвинули такое предложение. Но, возможно, вы все-таки правы. Мы, конечно, постараемся и выделим нужное количество премий. Летите спокойно.

Улетаем в сопровождении двух офицеров безопасности, прибываем в Лондон и едва успеваем разместиться, как руководителя делегации Батуринского настигает звонок заместителя Грамова, в ведомстве которого находятся шахматы. Расстроенным голосом Виктор Андреевич Ивонин сообщил, что Грамов отказался от своих слов и никаких дополнительных премий выделять не собирается. Батуринский, совершенно растерянный от услышанного, спросил меня, что будем теперь делать.

– Отправим в Москву телеграмму, – отвечаю, стараясь думать на несколько ходов вперед.

– Какую?

– В случае если решение по премиям останется неизменным, Карпов слагает с себя полномочия капитана и, скорее всего, вообще откажется играть.

– Серьезно?

– Более чем. Но сначала посоветуюсь с коллективом.

Собираю команду в отдельном помещении, куда не пускаю даже чрезвычайно недовольных этим решением офицеров госбезопасности, которых мы ласково называли членами профсоюза. Рассказываю ребятам о коварстве Грамова и получаю единогласное решение команды о том, что надо продолжать настаивать на своем. Определившись, отправляем Ивонину телеграмму, зная, что времени на принятие решения у Москвы совсем мало. На следующее утро в одиннадцать часов мы обязаны подать заявку, в которой будет указан состав команды, а кого указывать, как формировать список, кто будет капитаном, если я выхожу из игры, – много вопросов и ни одного ответа. Вечером Ивонин отзвонился и сообщил, что министр пока не склонен менять свое решение, но предложил подождать до утра, чтобы добиться окончательной ясности. Меня вся эта тягомотина и в принципе ситуация, когда копейки государственным чиновникам оказываются важнее интересов страны, не просто расстраивала, а буквально выводила из себя. Терпеть не могу крохоборства, тем более такого прозрачного и недальновидного. Я взял трубку и сказал Ивонину: