Знаю, что человека уже нет в живых. Понимаю, что кто-то может меня осудить за нелестные отзывы о том, кто уже не сможет ответить, но полагаю, что страна должна знать не только своих героев, но и их противоположностей. Уверен, что среди спортсменов каждый, кто так или иначе сталкивался на своем пути с Грамовым, легко поддержит меня в такой характеристике этого человека: отличный делец, но никуда не годный спортивный функционер.

В восемьдесят третьем году Пасадена жила ожиданием матча Корчного с Каспаровым. Каспаров в то время писал книгу в соавторстве с югославским – ныне хорватским шахматистом и журналистом Драженом Маровичем. Через него Гарри и передал свое согласие на эту встречу президенту ФИДЕ, которым годом раньше стал Флоренсио Кампоманес. Но спортивные функционеры во главе с Грамовым, который к тому времени уже задумал последующий бойкот Советским Союзом игр в Лос-Анджелесе, вынудили Каспарова отказаться. Не знаю, что напели ему в уши и каким образом увещевали, но факт остается фактом: Гарри пошел на попятную и решил с Корчным не встречаться.

В это же время в ОАЭ должен был пройти второй четвертьфинал отборочного цикла между Василием Васильевичем Смысловым и венгерским гроссмейстером Золтаном Рибли. Буквально накануне вылета Смыслова Кампоманес приехал в Москву окончательно обсудить условия с нашими функционерами и еще раз попробовать уговорить отпустить Каспарова в Пасадену.

Переговоры в Министерстве спорта длились с шести вечера до двух часов ночи. Ни Грамову, ни Ивонину не удалось уговорить Кампоманеса провести встречу Каспарова и Корчного в любом другом месте, кроме Пасадены. Президента ФИДЕ можно легко понять. Во-первых, Федерация уже получила взносы от организаторов турнира и в случае переноса матча в иной город была бы обязана выплатить штраф. А во‐вторых, Кампоманес просто не мог понять, почему вдруг Пасадена оказалась неугодной. Он представления не имел о долгоиграющих планах Грамова на бойкот олимпиады, был уверен в том, что ненормальным русским просто попала вожжа под хвост, и играть под нашу балалайку не собирался. Но напуганный тем, что оппоненты, разобидевшись на его упорство, могут отказать в выезде и Смыслову, пообещал тому совершенно шикарные условия пребывания в Эмиратах. Он ручался уговорить организаторов обеспечить расходы не трем членам делегации, а семи. Кроме того, не возражал против включения в состав выезжающих и личного врача для Смыслова (которому на тот момент было шестьдесят три года), так как свойственная Эмиратам жара могла неблагоприятно отразиться на его здоровье. В конце концов, на переговорах договорились о том, что Каспаров получает поражение, а Смыслов в девять утра следующего дня летит на матч с Рибли.

На следующий день примерно в десять тридцать я подошел дома к телефону и услышал в трубке голос Смыслова.

– Василий Васильич, – спрашиваю удивленно, – самолет задержали?

– Нет, Толя, меня не выпустили.

– То есть как? Мы же в два часа ночи разошлись, все было оговорено.

– Ну, все или не все, а Гарик успел доложить Алиеву, что его предали. Смыслову разрешают играть, а ему не дают. Видимо, на Грамова спустили собак и тот решил не пускать никого.

– Подождите, а сами вы к Грамову ходили?

– А как же?! Только что от него. Сказал ему, что он лишает меня, возможно, последнего шанса подняться так высоко в шахматном мире. А Грамов заметил, что тебя мне все равно не перепрыгнуть, так что смысла сражаться нет.

– А вы?

– Я снова сказал, что для спортсмена важна любая победа. И даже если нет шансов стать чемпионом мира, побороться за звание претендента – уже большая удача.

– И что же?

– Марат Владимирович ответил, что в моем возрасте поздновато мечтать о победах, а пора задумываться о других вещах.

– Вот… – Я еле сдержался от емких выражений в адрес министра. Посетовав на безграмотность руководства, мы договорились собраться вместе со Смысловым и Каспаровым, чтобы обсудить, как действовать дальше и каким образом все-таки исправить ситуацию. Положение на самом деле было патовое. Обманутый в лучших ожиданиях Кампоманес присудил обоим поражение. Дело казалось закрытым и проигранным. Но случившееся очень не понравилось покровителю Каспарова – все тому же Гейдару Алиеву, который к тому времени прекрасно себя чувствовал на посту первого заместителя Председателя Совета Министров СССР и руководил наукой, культурой, медициной, спортом и, возможно, еще какими-то важнейшими областями жизни государства. Алиев и отдал распоряжение о том, что всеми правдами и неправдами матч Каспарова с Корчным необходимо спасти. Полагаю, что он был крайне недоволен самоуправством Грамова и вполне мог пригрозить тому санкциями вплоть до снятия с должности в случае неудачи. Грамов же решил максимально обезопасить себя от возможного краха, вызвал меня и заявил примерно следующее:

– Вы как советский человек и как чемпион мира должны поддержать наше решение и оказать содействие в возвращении матча Каспарова с Корчным.

– Я, Марат Владимирович, вам ничего не должен, но поддержать возвращение матча могу.

– Зря вы так себя ведете, Анатолий Евгеньевич. Вы должны понимать, что если Каспарову не разрешат сыграть с Корчным, то и вам придется отказаться от встречи.

– То есть как?

– Очень просто. Отказаться, и всё.

– Вы понимаете, что если я откажусь играть с Корчным, он автоматически станет чемпионом мира? – Я ушам своим не верил. Мне казалось, что мы с Грамовым существуем в параллельных реальностях. Он живет в каком-то своем мире, не имеющем к спорту никакого отношения.

– Понимаю. Ну и что? – Никакого участия или даже видимости сочувствия. Равнодушие и ни единой мысли, пусть не о моих чувствах, так хотя бы о национальном престиже.

– А то, что не вы звание чемпиона мира завоевывали и не вам меня этого звания лишать.

Его глаза сузились, губы превратились в тонкую сжатую нить, но меня это не остановило.

– Поддержать встречу Корчного и Каспарова – поддержу, но если она не состоится, отказываться от матча с претендентом не буду, и точка!

– Вы много на себя берете!

– Беру то, что позволяет взять титул чемпиона. А своя ноша не тянет.

Поругались мы тогда с Грамовым сильно, но я нисколько ни одной минуты не жалел о том, что поставил на место этого партийного угодника, которому не было никакого дела до людей и их спортивных достижений.

Спасать матч я отправился на Филиппины – меня делегировали и как чемпиона мира, и как человека, которому симпатизировал Кампоманес. Помню, что поездка эта абсолютно противоречила выстроенному графику. Я должен был через несколько дней быть на турнире совершенно в другой стороне света и не имел ни малейшего желания испытывать все неудобства, связанные с дальними перелетами и сменой часовых поясов. Но полагаю, что любой шахматист на моем месте пожертвовал бы личным комфортом во имя честной игры и ради сохранения престижа национальной шахматной школы.