Следующим камнем преткновения стала фигура доктора Зухаря – специалиста по проблемам перегрузок и нормализации сна, который работал с советскими космонавтами и неоднократно помогал им справиться с трудностями. К сожалению, оказать действенную помощь мне в физическом плане доктору не удалось, но Зухарь был убежден в том, что обладает какими-то парапсихологическими способностями, которые могут подавить негатив, исходящий от Корчного в мою сторону. Все, что он делал, – сидел в зале и смотрел на соперника. Многие шахматисты – люди мнительные и нервные, во время напряженного матча нас может вывести из себя любая мелочь: шум, скрип, стук пальцами по столу или легкое покачивание соперника на стуле. Корчной же был не просто нервным, а излишне резким и взрывным, психика его была крайне неустойчивой. Взгляд Зухаря мгновенно привел его в бешенство, и Виктор потребовал удалить доктора из зала. Конечно, вывести человека просто за то, что тот наблюдал за ходом игры, никто не посмел, но Зухаря пересаживали, и неоднократно, потому что Корчной утверждал, что чувствует взгляд доктора из любой точки зала и не может сосредоточиться. Кроме того, он увлеченно рассказывал журналистам, что Зухарь взглядом подсказывает мне ходы. Совершенно абсурдное утверждение, если учесть, что доктор в шахматы даже играть не умел.

В конце концов, своими вечными придирками, градом оскорблений, которыми Корчной, ни капли не стесняясь, осыпал меня в прессе (да и не только в прессе, мог и тихонько, так чтобы никто кроме меня не слышал, обматерить прямо за игровым столом), соперник довел меня до того, что перед началом очередной партии я отказался пожимать ему руку.

Матч продолжался на фоне постоянных стрессов и скандалов. Количество партий было неограниченно, мы играли до шести побед, и при счете 4:1 в мою пользу страсти внутри Корчного накалились до предела. Он взял тайм-аут, уехал в Манилу, где собрал большую конференцию и объявил, что борется с кентавром с торсом Карпова и головой Зухаря. Корчной утверждал, что это мракобесие Советский Союз готовил еще к матчу с Фишером и теперь, когда прозорливый американец не стал принимать участие в чемпионской гонке, он – Виктор – должен стать подопытным кроликом в чудовищных экспериментах коммунистов. Корчной выдвигал все новые и новые обвинения, говорил, что Зухарь внушает мне, будто я не Карпов, а Фишер и Алехин вместе взятые, угрожал прекратить свое участие в матче, если не найдет «противоядие». И он его нашел в лице американских йогов – Стивена Двайера и Виктории Шепард. Не знаю, что это были за йоги и какими такими особыми способностями они обладали и обладали ли вообще, но знаю только, что находились они под следствием за покушение на индийского дипломата и были выпущены из филиппинской семьи под залог. Обнаружив сей факт, наша сторона, измученная выходками Корчного, объявила йогов террористами и потребовала удалить новых помощников Виктора из зала.

Наше условие выполнили, но Корчной действительно будто бы напитался какой-то невиданной энергией, успокоился и стал играть так мощно, что моя уверенность в победе пошатнулась, несмотря на то что после двадцать седьмой партии счет уже был 5:2 в мою пользу и до триумфа оставалась всего одна победа. Но физически и эмоционально я был уже настолько измотан, а к этому времени мы играли уже два с половиной месяца, что у меня совершенно пропал сон, голова постоянно была тяжелой и соображала вполсилы. Никакой профессионализм Зухаря меня не спасал. А соперник, оказавшись на грани поражения, наоборот, приободрился и, видя мое удрученное состояние, всего за четыре следующие партии сровнял счет.

Сказать, что в нашей делегации воцарилась паника, – не сказать ничего. Поражение от Фишера было бы сущей ерундой по сравнению с проигрышем перебежчику, рассказывающему на каждом углу, как его притесняли в Советском Союзе. Я взял тайм-аут, во время которого мне наконец удалось выспаться. На тридцать вторую партию я снова пришел бодрым, сосредоточенным и решительным. Один мой внешний вид вывел Корчного из себя, а присутствие в зале Зухаря вновь заставило язвить и скандалить. Но я чувствовал какую-то невидимую броню от нападок Корчного, ко мне вернулась уверенность, очевидно, была она настолько сильной, что соперник решил, будто я мог заранее знать о приготовленных им вариантах партии. Он сетовал на то, что кто-то из его лагеря оказался предателем и сливал информацию, не задумываясь о том, что в этом случае никто и никогда не стал бы тянуть матч до счета 5:5. Партию отложили на сорок втором ходу при очевидно проигрышной позиции Корчного. Будучи сильнейшим шахматистом, просчитав все возможности и не найдя решения, на доигрывание соперник не вышел, признав свое поражение.

Победителей, конечно, не судят, но не хочу лукавить и отрицать, что победа в том поединке была одной из тяжелейших за всю мою карьеру. Я провел на Филиппинах сто десять дней, девяносто три из которых просидел за доской в состоянии крайнего эмоционального напряжения и запредельной усталости. Уверен, что и соперник мой был вымотан и обессилен. Но Корчной не был бы Корчным, если бы сдался и опустил руки. Он был достойнейшим примером шахматиста, бойцовским качествам которого можно было только позавидовать. И снова цикл отборочных матчей, победы над Петросяном, Полугаевским и Хюбнером и отчаянное желание взять надо мной верх и получить титул чемпиона мира.

Имея за спиной опыт Багио, советская сторона предполагала, что западные сторонники Корчного могут пойти на всё, чтобы добиться его победы надо мной в Мерано в восемьдесят первом году. Уровень подозрительности действительно зашкаливал: за несколько недель до начала матча представители нашей делегации прибыли в Италию, чтобы проверить не только климатические условия и условия проживания, но и состав питьевой воды, уровень шума и даже радиации. Не знаю, были ли эти предосторожности излишними, но подобных скандалов, которые сотрясали Багио, в Мерано не случилось. Помню язвительные перешептывания, царившие в нашем лагере: «От «старого льва» ничего не осталось. Претендент на пути к закату. Грозный Виктор уже не тот». Шахматист, выигравший матч претендентов, не может быть тем или не тем. В любом случае это наидостойнейший из соперников, победа над которым никогда не бывает легкой. Да, ситуация в Мерано мне благоволила, счет был 4:1 в мою пользу не после семнадцатой партии, как в Багио, а уже после девятой, но соперник оставался верен себе и сдаваться не собирался. Помню, меня спросили на дружеской встрече после игры:

– Что бормотал Корчной во время партии?

– Ругался, – спокойно ответил я.

– Да? И тебя это не беспокоит? Нашел противоядие?

А я действительно нашел правильную реакцию на нецензурную брань соперника и никакого секрета из этого не делал.

– Я молча смотрю на него и улыбаюсь. Почему-то Корчной этого не выносит. Испепеляет меня взглядом и вскакивает из-за стола. Но я улыбаюсь только тогда, когда он ругается, так что мы квиты.

Последней партией нашего противостояния стала восемнадцатая. Матч завершился со счетом 6:2, и мировая пресса единогласно заявила, что за все послевоенное время еще не было первенства за мировую шахматную корону, где чемпион столь явно превосходил бы претендента. Не могу согласиться с этим утверждением. Матчи с Корчным никогда не были легкими. Он всегда решительно пользовался любой ошибкой, малейшим расслаблением со стороны противника. Кроме того, в каждом своем сопернике Корчной видел не просто игрока, а личного врага, поэтому сражаться с ним всегда было чрезвычайно трудно.