Свое отношение к условиям американца мы и должны были высказать во время конгресса. Я хоть и не стал еще чемпионом мира, но в свои двадцать три года (первый и, наверное, единственный случай в истории советских шахмат) играл на первой доске и был капитаном сборной, в команде которой играли три чемпиона мира: Таль, Спасский и Петросян. Мне казалось, что в данной ситуации мы с Корчным должны выступить на конгрессе и обозначить нашу позицию вместе. Во-первых, оба – претенденты; во‐вторых, он на двадцать лет старше и опытнее и его имя в шахматном мире имеет безусловный вес. Но Виктор неожиданно передал инициативу в мои руки, заявил, что он может разнервничаться и что-то не то сказать, и попросил выступить меня, как более молодого и сдержанного. Я пошел на это, но предупредил, что буду говорить от имени обоих, ссылаться на него и, естественно, хочу видеть его в зале. Корчной легко со всем этим согласился, и я выступил, представив нашу позицию по отношению к требованиям Фишера абсолютно обоюдной, согласованной и однозначной.

Но когда я обыграл Корчного в финальном матче претендентов, он, очевидно, воспринял это как личное оскорбление и решил, что теперь Фишер во что бы то ни стало должен отстоять свое чемпионское звание. Корчной дал интервью корреспонденту югославского телеграфного агентства «ТАНЮГ» Божидару Кажичу, который одновременно занимал пост и вице-президента ФИДЕ. И в своем интервью Виктор однозначно заявил, что все требования Фишера абсолютно справедливы, нам следует прекратить дискуссию, согласиться на все и играть матч. Слова эти и наша Федерация, и шахматисты, и лично я восприняли как предательство, хотя санкции, которые за ними последовали, мне сразу показались чрезмерными. Петросян, затаивший на Корчного злобу из-за проигрыша в отборочном матче претендентов в Одессе, придумал идею дисквалифицировать его на два года и запретить ему играть в каких-либо соревнованиях. Решение это было принято без моего участия, я даже не предполагал, что такое возможно: жил в Ленинграде и был далек от столичных разборок. Когда узнал, не смог удержаться от возмущения. Как бы ни был человек не прав в своих суждениях, какими бы предательскими ни казались его слова, на мой взгляд, бесчеловечно устраивать запрет на профессию. Что будет делать композитор, если его лишат рояля, много ли напишет писатель без ручки и печатной машинки? Да и дворник без метлы и лопаты чистоту не наведет. Я долго доказывал во всех инстанциях несправедливость принятых мер, и в конце концов, прежде чем вернуть Корчного за доску, меня попросили поручиться за него, что я и сделал, нисколько не задумываясь о том, может ли мое поручительство впоследствии сыграть со мной злую шутку.

В семьдесят шестом году, когда политические отношения с Израилем были натянуты до предела, Советский Союз отказался от поездки на шахматную олимпиаду в Хайфу. С моей точки зрения решение это было ошибочным и недальновидным, оно дало повод для всех олимпийских бойкотов, которые впоследствии потрясли мир. Олимпиаду в Хайфе собирались бойкотировать не только мы, но и арабские страны. И за несколько месяцев до ее начала Ливия в лице своего лидера Муамара Каддафи обратилась в ФИДЕ с предложением провести контролимпиаду на своей территории. Федерация никаких склок и скандалов не хотела, предложила Ливии провести следующую олимпиаду и на этом успокоиться. Но Каддафи решил идти до конца в своей постоянной борьбе с Израилем и не стал отказываться от своих намерений. Идею Ливии с восторгом приняли арабский мир и многие страны соцлагеря, в том числе и наша. Однако я не был настроен столь оптимистично. Если при простом отказе от поездки в Хайфу еще можно было сохранить лицо, то отправить на турнир в Ливию, где ненавидят не только Израиль, но и все его население, команду, в которой большинство ее членов – евреи, и не потерять престиж было просто невозможно. К моему мнению в Спорткомитете прислушались и решили сформировать команду по национальному признаку, оставив меня в ранге капитана. От такого расклада я сразу же отказался, мгновенно представив, что стану рупором советского антисемитизма. И в конце концов было принято политически верное решение в олимпиаде не участвовать, но оказать Каддафи техническую поддержку, послать в Ливию специалистов, которые помогут и с оснащением, и с организацией турнира.

А до того, как решение по олимпиаде в Ливии было принято, Корчного отправили на турнир в Амстердам, который он с успехом выиграл. Победитель турнира всегда попадает в центр внимания прессы: вопросы, интервью, конференции. И журналисты, конечно, не могли обойти своим вниманием ливийский вопрос и поинтересовались у Корчного его мнением относительно намерения СССР участвовать в олимпиаде. Полагаю, было бы разумнее для Виктора уйти от ответа и сгладить острые углы, но Корчной не был бы Корчным, если бы ровнял и сглаживал. Он всегда был резок и шел на обострение конфликта, не задумываясь о последствиях, и на пресс-конференции в Амстердаме открыто выступил против позиции Советского Союза. Я не вижу в этом заявлении никакой мудрости, но гораздо более глупо поступил работник нашего посольства, который подошел к Корчному после общения с прессой и сказал:

– Вам, видимо, было мало дисквалификации, раз вы снова решились критиковать решения СССР. Ну что ж, как только вернетесь – запрем снова, можете не сомневаться.

На следующее утро двадцать шестого июля семьдесят шестого Виктор Корчной отправился в полицейский участок Амстердама и попросил политического убежища. Он никогда не считал, что в чем-то передо мной провинился, хотя прекрасно знал о моем поручительстве. Говорил, что из первой зарубежной поездки после снятия санкций благополучно вернулся, а остался только во второй, так что претензий ко мне со стороны тех, кто просил за него поручиться, быть не может. Но претензии были, и не только по вине Корчного.

Дело в том, что в то самое время, когда Виктор играл на турнире в Голландии, я проводил матчи на Филиппинах, где Кампоманес в очередной раз завел со мной беседу о встрече с Фишером, о том, что готов еще раз поговорить с американцем и привезти того на Филиппины. Мне к тому времени эти разговоры уже казались переливанием из пустого в порожнее, но я не мог не поддерживать той надежды, которая все еще тлела в душе Флоренсио. На Филиппины Фишер не приехал, и я думать забыл о призрачном матче с ним. Однако по окончании турнира Кампоманес выяснил, что я собираюсь возвращаться в Москву через Токио, и объявил о своем горячем желании полететь со мной в Японию. Объяснил он свое намерение тем, что давно там не был и не хочет упускать случая повидаться со своим давним другом – президентом Шахматной федерации Японии Ясудзи Мацумото.

В Токио я остановился у своего приятеля – корреспондента газеты «Труд» – Миши Абдрахманова. За Кампоманесом в аэропорт приехал Мацумото, и они заручились моим обязательным согласием поужинать вместе в отеле «Хилтон», где Кампоманес собирался остановиться. Вечером Миша вместе со своим другом – вице-консулом нашего посольства – привезли меня в гостиницу и наверняка рассчитывали, что им предложат присоединиться к компании. Но этого не произошло. Мне такое поведение Флоренсио, который всегда был открыт новым знакомствам и встречам, показалось странным, но я списал это на национальный японский характер Мацумото, которому могло не понравиться присутствие незваных гостей.