– Hi! – поприветствовал его водитель-индонезиец. – How are you?

– Hi! – ответил Панкрат и кратко сообщил: – Джимбаран.

И через пару минут, разглядывая проносившийся за окнами пейзаж, восхищался:

– Какая красота! Не описать!

Дорога напоминала один сплошной серпантин. Аж дух захватывало! Панкрат то и дело с сомнением поглядывал на водителя, который ехал со скоростью девяносто километров и без умолку болтал на плохом английском. Первым делом он сообщил своему пассажиру, что сам из яванцев. А затем начал монотонным голосом перечислять, чего на Бали делать нельзя. От него Панкрат узнал, что тронуть индонезийца за голову – это унизить его. И что левая рука у них считается нечистой и не дай бог коснуться ею собеседника. И что ноги – это тоже нечистая часть тела, поэтому нельзя выставлять их в сторону и класть ногу на ногу.

В тот момент, когда Суворину сообщили, что показывать на индонезийца пальцем смертельно опасно, машина, завернув за поворот, наткнулась на две столкнувшиеся машины. Водитель, резко сбавив скорость, наконец замолчал. Теперь его взгляд упирался в далекие, неземной красоты, покрытые смешанным лесом скалы. До обрыва оставались считаные метры.

– Пять, четыре, три, два… – вслух считал Суворин, поглядывая то перед собой, то на водителя, глаза которого были широко раскрыты, а на лице сияла безумная усмешка.

В эту секунду Панкрата вдруг осенило: Шнейдер успел предупредить Рувье и теперь рядом с ним сидит местный «камикадзе».

– Один, – произнес он и почувствовал, как заднее правое колесо провалилось вниз. Раздался звук падающих камней.

Водитель, пробормотав что-то на «бахаса индонесия», перешел на первую передачу.

Задние колеса машины бешено вращались. Суворин чувствовал, как она сползает к обрыву. Но вдруг машина дернулась, рванула вперед и выехала на свободную дорогу.

– Мать твою! – выругался Панкрат, до этого момента вежливо общавшийся с индонезийцем на хорошем английском. – Что? Так и не решился сдохнуть?

– ОК! – согласился водитель.

Лицо его было багровым от пережитого напряжения, а глаза – пустыми, как у человека, который вот-вот упадет в обморок. Но теперь он ехал молча на скорости около шестидесяти километров в час. Суворин так и не понял: то ли «камикадзе» сдрейфил, то ли его опасения оказались неоправданными.

Дорога продолжала тянуться вверх. Виток за витком преодолевая повороты, машина тащилась так медленно, что Панкрата начало укачивать и клонить в сон. И хоть скалы были прекрасны, все это ему ужасно надоело, и он мысленно перекрестился, когда они прибыли в курортную зону.

Залив Джимбаран потряс Суворина своей живописностью. А еще его потрясла открытость местных жителей, благодаря которой он в течение пары часов узнал не только, где и как проведет этот день Жан Рувье, но и все его слабости и привычки. Стоила эта информация просто смешно: двадцать евро и несколько открытых улыбок.

Остановиться пришлось в Resort Bali, на утесе со старинным храмом. Сутки проживания на вилле стоили безумно дорого. Но дело того стоило, а средства позволяли. Рувье теперь совсем рядом. Суворин, быстро устроившись, спокойно наслаждался своим временным пристанищем – образцом архитектурного и интерьерного искусства, оценив и обтесанный вручную вулканический камень, из которого было сделано его дорогое «пристанище», и дерево ценных экзотических пород.

Resort Bali был «делом рук» Антонио Читтерио. Но внутри виллы, которую снял Суворин, все было в стиле Юго-Восточной Азии: полы из дорогого дерева, большие окна, раздвижные двери и много-много открытого пространства.

Поставив чемодан посреди гостиной, Суворин несколько минут наслаждался музыкой геометрических линий, стиля и цвета. Потом подошел к окну и замер, потрясенный великолепием раскинувшегося внизу Индийского океана. В этот миг он готов был простить человечеству все его ошибки.

Две фигурки, появившиеся на берегу океана, вывели его из оцепенения. Теперь он ощущал лишь расплывчатое чувство гнева. Жизнь, то ли проверяя на прочность, то ли издеваясь, гнала и гнала его. Куда? Зачем? Суворин внезапно вспомнил пятна застывшей крови под головами убитых студентов. Поток воздуха вырвался из его легких. Все стало ясным, жестким, лишенным иллюзий.

«Нет-нет! Теперь о снисхождении не может быть и речи, – думал он. – Какая может быть мораль у человека, которого судьба все время загоняет в угол?»

«Мало того, что парней моих убили, захотели еще, чтобы я закончил свои дни в камере», – подумал Суворин с яростью, вспоминая инцидент с ГИБДД, и глаза его в этот момент сузились и походили на две темные горошины.

– Отоев, – хриплым голосом произнес он фамилию, названную Шнейдером. – Дай время, сука.

Руки его сжались в кулаки.

Было почти четыре часа пополудни, когда Суворин вышел из дома.

«Шнейдер, наверное, уже предупредил своего приятеля, – ухмыльнулся он. – Что ж, так даже интереснее. По крайней мере, с той самой минуты тот уже начал бояться».

Для начала Панкрат решил пообедать на открытой веранде в небольшом ресторане, расположенном возле искусственного озерца. Попробовав одно за другим несколько блюд индонезийской кухни, добавляя в них различные соусы, которыми были наполнены стеклянные емкости различных замысловатых форм, поставленные на разноцветные салфетки, он наконец остановился на рыбе, запеченной в банановом листе, и «сото» – ароматном супе, который рекомендовал ему Шнейдер. Было довольно вкусно, и это немного отвлекло Суворина и сняло с него напряжение. К концу обеда, когда подали имбирный чай, эмоции полностью оставили его, он был сосредоточен и готов действовать.

Жана Рувье, благодаря живому радио, он, к своему удивлению, нашел не на вилле в окружении охранников или даже полицейских, а в старинном храме Улувату, который находился тут же на утесе. Храм, посвященный духам моря и построенный из окаменевших кораллов, был довольно незатейливой конструкции. Но горы для балийцев были местом, где обитали боги.

Рувье в черном с иголочки костюме и белой рубашке стоял напротив одного из священников и спокойно, не оглядываясь по сторонам и явно ничего не боясь, разговаривал с ним, то и дело согласно кивая головой. Стояли они возле святая святых – алтаря. В храме только что закончился обряд отпевания кремированного покойника, чей прах еще лежал на алтаре. Члены деревенской общины сидели в два ряда в позе лотоса. В волосах у них виднелись лепестки красных роз. Суворин, чтобы не привлекать внимания, сел во