генома или используется весьма умеренно.

Но при необходимости ген легко активируется и «берет штурвал».

Разум — это строго коллективное явление. Он не может быть достоянием одной особи. Ему нужна крепкая общность зооидов, одержимых желанием выжить. Т.е. — колония.

И чем она многочисленнее, тем богаче разум.

А вот размер участников такой колонии может быть любым.

Такие понятия, как «большое» и «маленькое» — это литературщина. Для эволюции — пустой звук. Она с одинаковым успехом жонглирует, как галактиками, так и квантами.

Напомню, что сифонофор и мшанок обозвали «микроорганизмами» те существа, которые с высоты вороньего полета сами-то выглядят как икра уклейки.

А уж для высочайшего ока эволюции «род человеческий» — это тоже всего лишь обычная колония микроорганизмов.

Напомним, что для эволюции слово «человек» означает не особь, а всю популяцию.

И над ней властны те же законы, что когда-то позволили протерозойской биоте объединиться и противостоять среде.

Сам по себе биологический разум явление крайне незатейливое.

Да, он позволяет колонии чавкать планктоном, выбирать правильные места на донных камнях, булькать ядовитыми пузырями, дурманя рыб и т.д. и т.п.

Это все важные умения, но применить их можно только в дайвинге.

А вот если есть необходимость изобрести хотя бы примус или выборы, то этот древний дар надо хорошенько замешать с возможностями нейронов, а также с рефлексами, агрессиями и «ловкостью рук».

Такой коктейль надо долго взбалтывать, доводя до полной однородности. Лучшим миксером являются страдания вида. Отлично работает голод, вымирания, вечная опущенность.

Время «взбалтывания» — около 20 000 лет. Но! Без всяких гарантий.

Тут уж, как повезет.

Если хоть один компонент этого микста отсутствует, то ни черта не получится, сколько не взбалтывай.

Мадагаскарская руконожка (к примеру) имеет изумительные по чуткости кисти грудных конечностей. Она могла бы создавать несравненную ювелирку или стать звездой нейрохирургии, ярче самого Пенфилда.

Но с нейронами у руконожки откровенно плохо. Поэтому не она своими уникальными пальчиками запирает клетку с homo, а он с ней.

А вот морская корова с ее богатейшим мозгом — не располагает вообще никаким пальцевым потенциалом и поэтому не способна на карманную кражу даже в переполненном трамвае.

Но если весь набор в наличии и нужная кондиция коктейля достигнута, то примус неизбежен. А также марсоход, Паскаль и подгузники.

Человек, конечно же, пролез в повелители планеты благодаря своей первой и основной профессии.

Дело в том, что ремесло падальщика сложнее искусства хищника и работы травоядцев. Оно самое изощренное и многовариантное из умений, а посему требует огромного количества как одиночных, так и сочетанных рефлексов.

На секундочку приостановимся и вспомним: вся история человека, его науки и культуры — это просто поиск его нервной системой новых, все более сильных раздражителей, изобретение причудливых комбинаций звуков, цветов, образов.

То, что homo принимают за переборы своих «душевных струн», за вибрации «внутреннего мира» и «мысли» — на самом деле просто зуд нейронов, изголодавшихся по новой и остренькой «дозе».

Вся цивилизация — это производная свойств нервных клеток.

И культ Озириса, и третий Рейх — это все просто проделки нейронов.

Разумеется, первичные колонии микроорганизмов — не сами изобрели разум и не прописали его с чистого листа.

Просто в них удачно аукнулась старинная способность материи к самоорганизации.

К той самой самоорганизация, что разумно мастерит планеты и выстраивает их в чрезвычайно разумные гравитационные системы, подобные Млечному пути.

Эти системы, строго говоря — тоже колонии, где все составные — взаимозависимы. Правда, в масштабах вселенной и их можно обозвать микроорганизмами.

(Да они и внешне похожи на светящихся мшанок).

Кстати! И сам мозг скроен по принципу колонии микроорганизмов. Просто вялые зооиды замещены пронзительными нейронами.

При желании можно идти и глубже. Можно прочертить весь путь этого свойства, начиная с добольшевзрывной квантовой пены и нюансов ее поведения.

Это легко, но к нашей теме не имеет прямого отношения.

Так что и фиг с ней, с этой полной историей разума, как природного явления.

Нет смысла загромождать ею текст.

Глава XIV

ПТИЧЬИ ПРАВА РАЗУМА

О да, пристраивая рассудок в черепа человечества, эволюции пришлось изворачиваться и хитрить.

Чтобы освободить хоть сколько-то нейронов для создания рокового коктейля, пришлось лишить человека способности шевелить ушами. А также слышать ультразвук и расшифровывать сложные запахи. Эти способности были списаны.

Обмен шевеления ушами на Библию и институт брака, несомненно, был ошибочным решением.

Но это стало понятно позже, когда эксперимент уже вышел из-под контроля.

Кое-что для коктейля удалось наскрести и в подкорковых структурах. Правда, совсем чуть-чуть.

Но и рассудок умерил аппетиты. Он согласился довольствоваться остаточными импульсами и некоторыми связями коры.

Строго говоря, разум стал скорее эффектом, нежели закрепленным свойством.

Дом мозга строился эволюцией не затем, чтобы внести поправки в таблицы Птолемея или натянуть презерватив. Он создавался не для рассудка, мышления, интеллекта и т.д. И, разумеется, без всякого учета их интересов.

Именно по этой причине рассудок человека так хрупок и зависим от любых колебаний физиологии.

Боль, эмоции, сон, алкоголь — сразу подминают его под себя. А могут изувечить или просто отключить.

По этой же причине рассудок не наследуется, и каждого нового человека приходится приучать к унитазу.

Унитаз, как и другая «память поколений», мог бы закрепиться только в стабильной мозговой структуре. А в эффекте такая возможность исключена.

Своего адреса в извилинах у рассудка так и не появилось. Какая-нибудь секреция панкреатического сока имеет постоянную прописку, а он — нет.

Тем не менее, мозг оказался достаточно велик, чтобы обеспечить рассудок обрывками связей и рассеянными нейронами. Разумеется, по принципу «остаточного финансирования».

Отметим и еще один важный момент.

Потеря любых глобальных функций всегда превращает полушария в квашню.

Особенно круто уродуют мозг такие популярные беды, как «Альцгеймер» и «Паркинсончик».

Эти хвори быстро обрушивают тьму функций: от тонкой моторики до удержания мочи. Извилины тощают и разваливаются. Обнажается дно борозд.

Все логично.

Если исчезает функция — скукоживается и та часть мозга, которая ее обслуживала. Это называется — атрофия. Она неизбежна.

Если животное лишается обоняния — то и бульбусы (обонятельные луковицы) мозга — морщатся и мельчают.

Если покончено с глазами, то зрительный нерв становится тонюсеньким, а хиазма — жалкой и до того невнятной, что ее бывает сложно нащупать.

И лишь отсутствие «умственной деятельности» никак не влияет ни на архитектуру, ни на физиологию, ни на цвет мозга.

Нет даже намека не только на атрофию, но даже и на легкую дистрофию. В нем не происходит вообще никаких изменений.

Мозг остается плотненьким, нарядным и сияет как