лет был самым счастливым во всей истории человечества. Возможно, это и был тот самый Эдем, первичный рай, который имеет в виду религия.

Конечно, и homo периодически попадал на чей-нибудь зубок. Но такие события были в порядке вещей и трагически не воспринимались. Тем более что с барского стола саблезубцев всегда что-нибудь перепадало родным и близким покойного.

По крайней мере, никаких попыток сменить работу человек не делал. Как и не стремился к повышению по службе.

Его все устраивало.

И ничего не интересовало.

Что, на первый взгляд, несколько странно.

Допустим, что некоторые доли тогдашнего мозга были чуть беднее, чем у мозга современного нам. Это вполне возможно.

Но даже их обеднённого варианта было бы достаточно, чтобы подметить силу кислот, горючесть нефти или ковкость золота.

Подмечание неизбежно повлекло бы использование. Возможно, поначалу корявое, но неотвратимо прогрессирующее.

Однако этого не произошло в течение необъяснимо долгого времени.

Напомню, что мир плиоцена-плейстоцена на каждом шагу предлагал сырье для любых поделок и технологий.

В наличии, прямо под ногами, имелись ковкие железные метеориты, жильное золото, висмут, ртуть и алюмосиликаты.

Геологические обнажения (обрывы) были битком набиты углем, белемнитами и огромными зубами мегалодонов.

Пещеры ломились от сталактитов, кристаллов и руд, а кратеры — от наплавов меди, железа, свинца, стекла, асфальта и серы.

Из разломов пёрли газы, нефти, кислоты и кипятки.

Леса предлагали смолы, воск, масла, различные клеи и каучук, а трупы животных — нервные и сухожильные волокна, кожу и волосы.

Существо, способное построить простейшую причинно-следственную связь, неизбежно «зацепилось» бы хоть за одну из этих радостей.

Одна потянула бы другую, и наша тварь перешла бы с орбиты звериных представлений на чуть более сложные.

Следующий шаг — ремесла, затем открытие артелей.

А через пару тысячелетий homo мог бы гонять до ближайшей падали на «Порше».

Возможности веществ и жидкостей были очевидны. Чтобы воспользоваться ими, требовалась только способность построить самую простую логическую цепочку.

И любопытство, которое, как двигатель, могло бы толкать мысль по цепочке выводов.

Но!

В течение миллионов лет по минералам и металлам скользил безразличный взгляд стайного трупоеда. Он ничего не замечал.

Он бубнил, стискивая камень, который геном прилепил к его лапе. Ему не было дела до стекла и нефти. На выходы жильного золота он валил экскременты, а на метеоритах дербанил падаль.

Эта невероятно долгая слепота, на первый взгляд, не имеет никакого объяснения.

Может возникнуть иллюзия, что «тот мозг» не имел ничего общего с мозгом современного человека. Но это не так.

Два миллиона лет не внесли в полушария никаких конструкционных изменений.

Произошли лишь небольшие размерные увеличения некоторых областей.

Но! Принцип работы нейронов, их связей, реакций и рефлексов в плейстоцене был точно таким же, как и сегодня.

Эволюционная история homo не оставляет никаких сомнений в том, что полушария Э. Шредингера — прямое продолжение полушарий стайного плиоценового трупоеда.

Повторяю, возможно, кора той эпохи и не обладала всеми размерными характеристиками коры сегодняшней.

Но от нее никто и не требует пониманий волновой функции.

Речь идет о хотя бы лопате.

Увы. Полностью сформированный мозг не был способен решить ни единой рассудочной или интеллектуальной задачи.

Да он и не пытался этого делать.

Не потому, что он был плох или дефектен. Просто предназначение этого органа было совсем другим.

Третий акт комедии начался вполне идиллически.

Миллион лет человек отлично выполнял свою работу, но к исходу плейстоцена свершился конфуз.

В скошенный лоб homo постучался рассудок. Он не был желанным гостем.

Рассудок потребовал пять миллиардов нейронов, бокал ликвора и теплый уголок, желательно в самом престижном районе мозга.

Разумеется, в размещении ему было отказано. Ни лишних нейронов, ни места в черепе уже не было. Все сформировалось, а разращиваться было некуда, т.к «череп не резиновый».

Рассудок, придя самым последним, банально опоздал на дележку жилплощади и ресурсов.

Достаться ему ничего и не могло.

М-да.

Жертвовать зрением или работой почек ради развития причинно-следственных связей, мозг, разумеется, не стал.

Но рассудок продолжал стучаться.

Дело в том, что мир трагически менялся.

Погода портилась. Очередное оледенение покончило с изобилием как трупов, так и съедобных насекомых.

Оставшись без работы, homo принялся вымирать.

Возможность примитивного изобретательства была для него последней надеждой выжить. А такое мог обеспечить только рассудок.

Израсходовав весь запас корректных спасений — эволюция дала ему этот рискованный шанс.

Конечно, так поступать не следовало. Но никому не приходило в голову, что возможность связать две палки закончится Бухенвальдом.

Использовав «отходы мозгового производства», эволюция таки пристроила в кору полушарий расширенную способность фиксировать взаимосвязи вещей и явлений.

Т.е. возможность добавлять звенья в цепочки ассоциаций.

Особо изобретать ничего не пришлось. Достаточно было сдуть пыль с еще одного завалящего гена и ввернуть его в оборот.

Глава XIII

ВТОРЖЕНИЕ РАССУДКА

Итак. Как это было?

Совсем недавно, примерно 50 000 лет назад, произошло событие, радикально изменившее поведение и образ жизни одного из зверей планеты.

Стайный падальщик homo пережил вторжение рассудка в свой череп.

Этот жуткий гость лишил животное всякого комфорта и спокойствия.

Самые первые ощущения, разумеется, были строго физиологическими. И крайне болезненными.

Дебют рассудка был подобен появлению в «абсолютной черноте головы» тлеющей тонкой нити. Нить жглась и беспокоила животное. Оно скулило и трясло головой, стремясь вытряхнуть внезапную пакость.

Но тлеющих ниточек становилось все больше, и разгорались они все ярче, увеличивая жгущее ощущение.

Шаг за шагом рассудок превращал простое звериное сознание в набор тлеющее-мерцающих обрывков тревог, наблюдений и загадок. Они плохо связывались между собой, но их количество росло.

Правда, животное понятия не имело, что творящееся в его голове — это «тревоги», «наблюдения» и «загадки».

Оно чувствовало лишь тошнотворную пульсацию картинок и звуков, зачем-то пришедших к нему в голову.

Мир необъяснимо расширился и наполнился обрывками угроз, которые раньше были неизвестны животному.

Чувство тревоги стало постоянным.

Как и распиравшая homo похоть. Она-то вообще получила особые права и возможности.

Теперь похоти стал не нужен запах и вид реальной вагины. Эта волосатая штуковина переселилась в череп и изнутри пощипывала человека видениями.

Голод, который всегда был безликим зудом, слепо толкавшим «найти» или «убить» — тоже обрел черты и образ. Окорок в голове оказался способен шкворчать и сочиться еще лучше, чем настоящий.

Поначалу рассудок был воспринят не как дар, а как мука.

Животное пыталось избавиться от наполнившего череп объемного зуда.

Бедные homo бродили, как зачумленные, пытаясь грязными ногтями выцарапать эту пакость из-под шерсти на голове.

Но все было тщетно. Человек был принужден