К ним часто приходят гости. По виду — ученые, литераторы, рабочие. Они просиживают у Ульяновых часами. Но никакого шума, типичного для ателье и мансард Латинского квартала, не доносится из окон квартиры Ульяновых.

Иногда лишь поют мелодичные русские песни. Соседи знали только, что вечерами, когда приходят гости, на стол водружается знаменитый русский самовар.

А по утрам господин Ульянов выкатывал на улицу старенький, видавший виды велосипед. Велосипед уже давно дышал на ладан. К удовольствию ребятишек (у них было мало развлечений на этой тихой улице), этот серьезный, немолодой велосипедист частенько тут же на улице, засучив рукава, ремонтировал свою дребезжащую машину…

Велосипед особенно беспокоил домовладельца. Никто из солидных, кредитоспособных людей не ездил на подобных машинах. На какие деньги живет этот господин Ульянов? Сумеет ли он оплачивать квартиру?

Один из друзей Ульянова — веселый печатник — успокоил домовладельца:

— Это очень богатый человек, — объяснил он, — он большой чудак и живет в Париже инкогнито. У него огромное состояние в России и большой счет в банке «Лионский кредит». Вы можете проверить…

Домовладелец проверил и убедился, что печатник прав. Счет господина Ульянова в «Лионском кредите» был значителен.

Одного не знал хозяин, что все суммы большевистской партии в Париже были положены в банк на имя Ульянова…

…Владимир Ильич Ленин работал в эти дни над книгой «Материализм и эмпириокритицизм». Он кропотливо изучал материалы, посещал книгохранилища Сорбонны, библиотеки святой Женевьевы, Арсенала, Французской национальной библиотеки.

На своем испытанном велосипеде он ездил в деревню Лонжюмо читать лекции в школе по подготовке партийных кадров, которую он создал. В школе учились такие замечательные люди, как Серго Орджоникидзе.

Всего Ленин прочел около 50 лекций по политэкономии, аграрному вопросу, теоретическим и практическим проблемам социализма.

Большинство слушателей приезжали из России после опасной подпольной работы. Жителям Лонжюмо, как рассказывает старый французский коммунист Флоримон Бонт, были подозрительны эти «сборища». И Ленин объяснил им, что эти живущие коммуной слушатели — русские учителя. Что они проходят здесь теоретическую переподготовку.

Жители Лонжюмо и верили и не верили. Все же им казалось подозрительным, что эти учителя, «профессора», ходят летом босиком, любят петь хоровые песни. Да и сам главный профессор частенько подпевал им.

«Странные они все же люди, ваши «учителя», — не раз говорил Ленину местный врач.

Ленин усмехался…

…Годы пребывания в Париже были нелегкими годами.

Ленин ковал теоретическое оружие революции, много и напряженно работал, воспитывал кадры.

Он постоянно держал руку на пульсе своего народа. Он поддерживал сотни связей с родиной, с подпольем. Беседы с приезжающими из России друзьями на улице Мари-Роз затягивались до утра.

Ленин организовал в Париже маленькую типографию (оборудование он вывез из Швейцарии). Типография помещалась неподалеку от улицы Мари-Роз на авеню д’Орлеан.

Он редактировал газету «Социал-демократ», писал статьи во многие другие газеты и журналы партии.

Он участвовал в занятиях кружка пролетарской литературы, собиравшегося на улице Ролли, руководил собраниями большевиков, происходившими в маленьком зале одного из кафе на авеню д’Орлеан.

Там же на авеню д’Орлеан в кафе «Ротонда» Владимир Ильич любил для разрядки сыграть партию-другую в шахматы. В короткие часы досуга Ленин вместе с Надеждой Константиновной выезжал в парижские пригороды, гулял по Медонскому и Булонскому лесам, по просекам лесов Сен-Клу.

Неподалеку от Парижа жила дочь Карла Маркса Лаура. Ее муж был видным теоретиком французского социализма. Он занимался философией, эстетикой, литературой. Ленин навестил его в местечке Дравей. Он любил поспорить на философские темы.

…На мою долю выпало большое счастье несколько раз беседовать с Надеждой Константиновной Крупской, слушать ее рассказы об их парижской жизни, о том, что читал Ленин, кого любил он из французских писателей.

Особое место в рассказах Надежды Константиновны всегда занимала любовь Ленина к народной французской песне. Об этом не раз писала Надежда Константиновна и в своих воспоминаниях.

«Охотно ходил Ильич в разные кафе и пригородные театры слушать революционных шансонетчиков, певших в рабочих кварталах обо всем, — и о том, как подвыпившие крестьяне выбирают в палату депутатов проезжего агитатора, и о воспитании детей, и о безработице и т. п. Особенно нравился Ильичу Монтегюс. Сын коммунара, Монтегюс был любимцем рабочих окраин. Правда, в его импровизированных песнях — всегда с ярко бытовой окраской — не было определенной какой-нибудь идеологии, но было много искреннего увлечения. Ильич часто напевал его «Привет 17-му полку», отказавшемуся стрелять в стачечников: «Salut, salut à vous soldats du 17-me» («Привет, привет вам, солдаты 17-го полка»). Однажды на русской вечеринке Ильич разговорился с Монтегюсом, и, странно, эти столь разные люди — Монтегюс, когда потом разразилась война, ушел в лагерь шовинистов — размечтались о мировой революции. Так бывает иногда — встретятся в вагоне малознакомые люди и под стук колес вагона разговорятся о самом заветном, о том, чего бы не сказали никогда в другое время, потом разойдутся и никогда больше в жизни не встретятся. Так и тут было. К тому же разговор шел на французском языке — на чужом языке мечтать вслух легче, чем на родном».

Надежда Константиновна рассказывает и о том, как любил Ленин в свободные часы бродить по предместьям Парижа, чтобы лучше узнать парижских рабочих, узнать их мысли, чувства, переживания, — что волнует их, что радует и что тревожит.

«Нравилась Ильичу и песня Монтегюса, высмеивавшая социалистических депутатов, выбранных малосознательными крестьянами и за 15 тысяч франков депутатского жалования продающих в парламенте народную свободу… У нас началась полоса посещения театров. Ильич выискивал объявления о театральных представлениях в предместьях Парижа, где объявлено было, что будет выступать Монтегюс. Вооружившись планом Парижа, мы добирались до отдаленного предместья. Там смотрели вместе с толпой пьесу, большей частью сентиментально-скабрезный вздор, которым так охотно кормит французская буржуазия рабочих, а потом выступал Монтегюс. Рабочие встречали его бешеными аплодисментами, а он, в рабочей куртке, повязав шею платком, как это делают французские рабочие, пел им песни на злобу дня, высмеивал буржуазию, пел о тяжелой рабочей доле и рабочей солидарности.

Другая полоса была — это посещение предвыборных собраний, куда рабочие приходили с ребятами, которых не на кого оставить дома. Слушали ораторов, смотрели, что задевает, электризует толпу, любовались на могучую фигуру рабочего-кузнеца, с восторгом глядевшего на оратора и прильнувшего к нему полудетскою фигурою сына-подростка, впившегося в оратора, как и отец, всем своим существом. Мы слушали социалистического депутата, как он говорит перед рабочей аудиторией, а потом шли слушать его на собрание интеллигенции, чиновников и видели, как большие и зажигательные идеи, от которых трепетала рабочая аудитория, тускнели, рядились оратором в приемлемый для мелкой буржуазии