«Этот твой «рев»… – морщился Кохан. – Прости, но к чему вводить пустой термин? Ты же понимаешь, что в строгом смысле реального воспоминания не существует. «Ловы» неустранимы, т. к. обусловлены самим механизмом человеческой памяти, которая – в отличие от компьютерной, воспроизводящей – реконструктивна и продуктивна. Бог создал Адама до изобретения винчестера».

Да, понимаю: не существует, неустранимы. Наши воспоминания не хранятся целиком в каком-то одном отделе мозга, как на жестком диске, в виде непрерывной линейной записи. Запоминание – процесс не континуальный, а, скорее, дискретный. Любое, самое зыбкое, легкое прикосновение мира – какая-нибудь снежинка или капля дождя, упавшая тебе в ладонь в тот момент, когда ты протянул руку своей розовой незнакомке, – прежде чем достигнуть сознания, проделывает целое путешествие, совсем не романтическое, а, скорее, похожее на мытарства группы нелегальных мигрантов: от мозгового ствола – через распределительную камеру таламуса, где оно расчленяется и сортируется, – в различные доли головного мозга, и оттуда – в отдел коры больших полушарий, где осознается как гармонично цельное впечатление. Но этого мало. Чтобы закрепиться в памяти и получить «статус» воспоминания, оно должно вернуться в гиппокамп, снова пройти членение и сортировку (образы – направо, слова – налево, звуки – туда, запахи – сюда, et cetera) и отправиться на хранение по разным адресам: эмоции – в мозжечковую миндалину, речь – в височную область, образы – в затылочную, осязание – в теменную… Таким образом, воспоминание располагается сразу во всех местах одновременно. И в то же время – нигде. Оно само по себе не существует, пока какой-то импульс не вызовет его из памяти – одно легкое прикосновение, отзвук далекой мелодии, след летучего вещества в воздухе… И когда, через много лет, капля дождя снова упадет в твою ладонь или донесется откуда-то сердечная нота «Розовой воды» – оно вдруг заново соберется из рассортированных по разным местам фрагментов воедино и мгновенно накроет – яркой вспышкой или мимолетной тенью… Неважно. В ходе сборки структура белка изменится. Это будет уже нечто иное. Всегда нечто иное. Некий гибрид реальности и вымысла. Мерлоновая вода.

«И главное – зачем? – пожимал плечами Кохан. – Зачем, объясни мне, искать лекарство от «ловов»? Даже не лекарство – что там лечить? Ложные воспоминания – не болезнь». «Так и про старение говорили, – возражал Леднев. – А теперь у нас есть СК-терапия, Кощеева игла». «Ты знаешь, я и к твоей игле отношусь скептически… Впрочем, это вопрос скорее философский, чем медицинский. Но смотри. Вот СК-терапия – она же приносит огромную пользу, мы можем выращивать новые участки мозга взамен поврежденных, мы справились с альцгеймером, инсультом, сенильной деменцией… А какая может быть польза человеку в лекарстве от «ловов»? Никакой. Человеку дороги свои иллюзии, он почти весь и состоит из них – как из воды. Если их убрать – что останется от человека?». «Это вопрос философский, а не медицинский», – поддел Леднев. Кохан отмахнулся: «Да хоть какой. Говорили уже об этом сколько раз. «Ловы» нельзя удалить. Разве только, – он цапнул пятерней большой кусок воздуха, – целиком вместе с памятью. Забудь. Брось дурное».

И все-таки – именно из-за очевидной нерешаемости задачи – Леднев загорелся идеей когда-нибудь ее решить. Когда? – он не думал об этом. Он не знал еще – как. И зачем. Он поселился внутри этой мечты, как в таинственном доме – бог знает, как долго придется обследовать все его секретные коридоры и запертые комнаты и какие тут призраки бродят – тем интересней его обживать.

Работы хватало – лекции, клиника, везде нервотрепка, умер Ко-хан, и Леднева совсем завалило – какая тут еще к черту нерешаемая задача… Нет, он не то что забыл, но с чистой совестью позволил себе ничего не искать – и не искал, отпуская мысль, как полярник бороду, – тем удивительней, что время от времени, как бы сами собой, находились пути к решению, какие-то ключики. Иногда его даже посещала пронойя – мистическое чувство, будто мировой вселенский разум помогает ему, повсюду разбрасывая подсказки. А между тем наступили тридцатые, ледяной пик 2-й Холодной войны, когда новости из внешнего мира замерзали на подлете к новому Железному занавесу (теперь это называется Великий Чеканный Оклад). Государь провозгласил курс на самобытность русской науки. «Наш Богатый Внутренний Мир не нуждается… Не позволим инфицировать себя вражеской заразой… Долой…» и все такое. Живой научный обмен прекратился. Интернет еще в 20-е был объявлен кровососущим пауком ЦРУ и запрещен. И все-таки кое-что просачивалось – через разведку ли, через Китай, или через так называемую «ноосферу» (квазирелигиозная чушь, конечно, но ему нравилось что-то там про гениальную идею, которая, словно дух над водой, витает везде и одновременно прилетает в разные головы)… Из Китая пришли новые технологии компьютерно-мозгового интерфейса – их спецслужбы делились с нашими. Ну, как делились. Отдавали уже что-то позавчерашнее. И то – кусочками. Жмоты. Мол, а теперь все сами, сами. Ну, а куда деваться-то – доводили все сами, своими молитвами и кривыми руками – и действительно ведь, такая порой самобытная чертовщина на свет вылезала, такая петрушка – врагу не позавидуешь. (Здесь бы вставить пословицу: «если нужно сделать что-то – зови китайца, если нужно сделать что-то невозможное – зови русского», но Леднев не любил пословиц).

А и мы не лыком шиты: к сороковым, на базе еще довоенных разработок, в московских лабораториях был составлен полный и наиболее точный из всех существующих ранее КМИ-словарь (или словарь «обратной связи») – огромный корпус соответствий между любым психофизическим актом человека и сигналами его мозга. Как-то раз Дмитрий Антонович, в составе экспертной комиссии, смог оценить на практике работу этого словаря – при испытаниях первой модели МРТ-шлема. Заявленный как портативный, он оказался кондовой тяжеленной бочкой – не всякий атлет смог бы сделать хоть шаг с такой балдой на голове. «Наши ученые создали лучшие в мире неинвазивные телепатические шлемы! Инновационная модель! Аналогов нет!» – с утра до вечера захлебывались восторгом новости. По всем каналам крутили военную рекламу: идет бой, сквозь обгорелые, дымящиеся колоски бегут солдаты, на голове у каждого – что-то вроде архиерейской митры, только без шитья, зато с какими-то дредами-проводами, как у Хищника в фильме «Хищник». Следующий кадр, в стиле микросъемки: внутри проводов течет некая флуоресцирующая субстанция – и вот она уже длинными нитями оплетает воздух, несется за тысячи миль – снова вливается в какие-то провода, и оттуда – на экран компьютера, в который уставился зорким оком весь Генштаб. Генерал Армии (актер, похожий на генерала Пацука), мудро щурясь в усы, отдает команду. Следующий кадр: солдаты в запыленных «митрах» устало, но триумфально бредут сквозь золотое колосящееся поле. У них закопченные лица. Крупно: ослепительный блик солнца на кресте «митры». Крупно: веселые глаза старшины, в которых видна сила мысли. «Приказ выполнен!», – силой мысли докладывает он Генштабу. Чепуха неимоверная, одним словом.

И все же МРТ-шлем был шагом вперед по сравнению и с менее точным, дающим слабое разрешение, ЭЭГ-шлемом, и с идеально точным электро-кортикографическим шлемом, который всем бы был хорош, если бы не один маленький недостаток: чтобы надеть его на голову, требовалось снять с этой головы крышку черепа. Для опытов над преступниками и обезьянами – метод как метод, используется до сих пор: прямо сейчас в Лаборатории Памяти находятся двенадцать обученных амслену шимпанзе, каждая – с оголенным мозгом, облепленным сеткой датчиков. Но в бой с распиленной черепной коробкой не побежишь – это даже для канала «Портупея» не сюжет.