– А петь ты умеешь? Нотам обучена?

– Ну, так…

– Ладно. Неважно… У нас тут корь половину клироса выкосила. Вот что. Выучи покамест наизусть псалтырь и часы. Запрошу тебя у школы в церковный хор, в пятницу придешь на спевку. Для предлога, Господи прости.

– Для предлога?.. А что…

– Молчи теперь. Голову склони. Господь и Бог наш, Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия да простит ти, чадо Диана…

В среду пришел запрос из церкви на меня за подписями настоятеля и регента. Бумагу зачитала Морковка вслух на утренней линейке. Мол, за нехваткой певчих и чтецов по благословению нашему удовлетворяем просьбу девицы рабы Божией ученицы 9-го класса Дианы Дерюгиной опробовать себя в деле хорового пения во славу Господа на клиросе Храма святого Стилиана, о чем сообщаем администрации ШДГ № 8 и со своей стороны просим дозволить означенной девице посещать поименованный храм три раза в неделю в течение месяца по таким-то дням для испытательного сроку… – все как положено.

Директор дал согласие – а как не дать: не каждому такая честь выпадет – петь на клиросе, и для всякой школы иметь в учениках церковного хориста – предмет особой гордости.

Певичка наша, правда, удивилась: мол, не замечала за тобой, Дерюгина, особых музыкальных талантов. Где ты их скрывала и за какие грехи наказывала нас своими петухами? Я и глазом не моргнула: Луиза Самойловна, говорю, одно дело петь марши и речевки в кабинете или там строем на плацу, совсем иное – во храме едиными устами славить Бога. Она и притихла, видя, что не подковырнешь тут.

И все вдруг ко мне прониклись особым уважением. Только Рита тихо брюзжала:

– Зачем это тебе? В монашки собралась? Попадешь на клирос – прощай жизнь. Там же служба – каждый божий день. Не губи себя, кума. И представляю, какая ты станешь заносчивая и скучная! Ты и так вон… Словно в хвост перышко воткнули. Прямо не узнать… Хочешь знать правду? После этой чертовой Вихляйки ты зазналась.

– А ты завидуешь?

– Я?! – она изумленно засмеялась, помолчала, а потом очень спокойно сказала: – Ты совсем берега потеряла. Чему завидовать? Ты ведь Люсю утопила. Не лезла бы со своим геройством – она бы осталась жива.

Я замерла, как от удара в лицо.

– Ты этого не знаешь, – прошептала я. – Ты ничего не знаешь… Ты даже не видела ничего, а говоришь…

– Все об этом говорят, – беспечно улыбнулась Рита.

«Кощееву иглу» придумал Кохан, как они все говорят? Ну, что ж, да. В какой-то мере да. Но не так, как они говорят. Впрочем, кому это теперь интересно? Тридцать семь лет прошло…

«А дайте мне лабораторию», – с детской бесцеремонностью обратился к старику Леднев. Надо сказать, Дмитрию Антоновичу было тогда уже пятьдесят четыре, но в нем, рядом с холодным умом, сохранялись эти резкие повадки избалованного ребенка (и до сих пор еще остались), и многих это бесило. Но Кохан любил его и все его повадки. «С чего бы это?» – проскрипел он без интонации и флегматично уставился на Леднева своими кроличьми, розовыми от старости, глазами. «Вот, – Леднев положил на стол флешку. – Нейрорегенератор…». Старик посмотрел на флешку с испугом внезапно разбуженного лунатика… «А! Ты все мастеришь эту свою… Кощееву иглу?». Так и пошло с тех пор – название прижилось. Ну, и как автор названия и научный руководитель Леднева, Кохан поставил свое имя на его изобретении. Сам Леднев об этом просил – тогда, тридцать семь лет назад, он был всего лишь малоизвестным доктором медицинских наук, скромным университетским преподавателем, тогда как авторитетное имя Кохана, автора многочисленных публикаций с высоким индексом цитирования, ректора НИИ Геронтологии и просто харизматика, могло пробить дорогу куда угодно и выбить из казны средства на любые исследования.

Так и вышло. Кохан направил прошение в РАН, там рассмотрели заявку на коллегиальном собрании, и Президиум РАН постановил: выделить Ледневу лабораторию при институте и штат сотрудников впридачу. Война еще помогла – там, наверху, его разработки посчитали стратегически важными и своевременными. Хотя Институт противился. Да и Кохан бы противился: ему никогда не нравился этот проект вечной жизни, и он бы предпочел не оказывать Ледневу протекции, но все-таки поставил научные интересы выше собственных человеческих сомнений. Он умел избегать неудобных и неприятных разговоров, прикидываясь немного спящим – возраст позволял ему – и вскоре весь институт заметил, что старик на теме «Кощеевой иглы» всегда чуть похрапывает. Это вызывало множество кривотолков. Впрочем, Кохан всегда прикидывался немного спящим – даже когда умер. И умер он странно вовремя, как подгадал: в день перед тем как лаборатория Леднева получила высшую награду для хирургов – орден святого чудотворца Луки Крымского – за изобретение «Кощеевой иглы». Так что Кохан сумел избегнуть даже награждения за неприятное для себя (хоть и чисто номинальное) соавторство: мол, идите-ка вы к черту со своей камилавкой, я сплю.

Впрочем, не такое уж и номинальное. Все три года, пока шла работа над инъекцией, Леднев советовался со стариком. Но когда, наконец, после ряда успешных опытов над приматами Леднев, по древней медицинской традиции, решил испытать собственное изобретение на себе – Кохан от испытаний отказался.

Ледневу было тогда под шестьдесят. Возраст забытых на лбу очков. После операции… О, как назвать это чувство! Дневник, где он сухим языком отмечал все изменения, которые с ним происходили в те восхитительные дни, не содержит и приблизительных описаний его аффектов и телесных ощущений – да и как это было описать? Хрустальная голова? Мясо на пружинах? Ветер-богатырь? Я – гений? Я – зеленый стебелек?.. Глупо. Безумие какое-то. Вместо этого он записывал: «Чувствую себя чрезвычайно живым…», «Восстановление волосяного покрова на затылочной и височных частях соответствует моему 45-летнему возрасту…», «Острота зрения по таблице Сивцева – 0,8 (восст. на 4 доли, соотв. моему 40-летнему возрасту). Результат превзошел самые смелые расчеты», «Необычайная ясность и скорость ума. Память – по субъективным ощущениям – как в годы университетской юности!». Тут он не сдержался, да, прибегнул к гиперболе и поставил восклицательный знак.

Но все-таки было что-то, что не поддавалось исправлению – ошибки и расстройства памяти. Различного рода конфабуляции. Проще говоря, ложные воспоминания – «ловы» (термин Леднева, введенный им наряду с термином «ревы» – реальные воспоминания). «Лов» может формироваться самостоятельно, автономно от «рева» – как онейроидная галлюцинация, клубящееся облако грезоподобных фантазий; или при амнезиях, когда «рев» отсутствует, и тогда его место занимает «лов», как бы заштопывая провал в памяти. И все-таки это весьма относительная самостоятельность – даже при тяжелых психозах и поражениях мозга «лов» не растет из ниоткуда – а, подобно сновидению, восходит и метаморфирует из каких-то остаточных, невидимых испарений реальности. Что уж говорить о психической норме – здесь вымысел просеивается непосредственно в «рев». Ложное воспоминание прорастает сквозь истинное (обычно в результате защитной реакции на когнитивный диссонанс) – и начинает паразитировать на нем, никогда не убивая полностью, а лишь частично разрушая и перестраивая его структуру, взамен создавая новые цепочки последовательностей. Так, вместо картины трусливого бегства появляется картина стратегически хитроумного наступления, и поражение превращается в победу. Но бывают и невинные «ловы» – например, когда ассоциации очень затейливы или наоборот стереотипны (роза – красная, кремлевская стена – красная) – и затем этот шаблон срабатывает неожиданно, подстраивая архитектуру мерлонов к воспоминанию о «Розовой воде» – аромат давно позабытой незнакомки, с которой случилось давно позабытое свидание в давно позабытом городе – и вот тебе уже кажется – нет, ты вполне уверен, ты точно помнишь, что дело было на Красной площади в Москве.