– Как это – моё время?! Нет, не может быть!!!

У Германа заложило уши, их пронзил шум – так бывает, когда резко падает давление и ты чувствуешь, что вот-вот отключишься. Не в силах сдержать рвотный позыв, он окрасил паркет в цвет не успевшего перевариться бренди.

Вытерев губы, он схватил часы дрожащей рукой и перевернул их вверх тормашками, но ничего не изменилось. Теперь песок ссыпался наверх. Задыхаясь от волнения, он вертел часы в различных плоскостях, но результата это никакого не давало. Герман побежал туда, где стояли другие часы – настоящие, те, что Осирис оставил при второй их встрече. Но часов не было.

– Что случилось?! Почему так мало?! – Герман вцепился в пиджак Осириса и потянул на себя, угрожая порвать, но мужчина никак не реагировал.

– Верните всё как было! Умоляю! Вы слышите?!

– Я не могу сделать как было. Ваша жизнь перешла коту, теперь он будет жить столько, сколько было отведено Вам. А Вы, в свою очередь, – столько, сколько отведено ему.

– Я не понимаю! Я не убивал этого кота, я оживил его! Это Вакс его убил, чёртов Вакс! Это ошибка!

– Ошибкой было связываться с вами! – голос Осириса становился всё громче, – я думал, что Вы – человек принципа, что Вы думаете только о том, чтобы творить, мечтаете о великих художественных открытиях, хотите создавать и созидать, а Вы…

– Это всё ради денег! Мне нужны деньги, чтобы творить! Я не могу создавать шедевры, постоянно отвлекаясь на содержание себя и этого проклятого магазина! – перебил его Герман, распаляясь всё сильней.

– Вы сами избрали такой путь, я предлагал Вам отличную альтернативу. Но Вы захотели жить вечно! А потом Вам и этого стало мало и Вы решили, что можете играть с жизнью!

– Это неправда… неправда… – шептал Герман, умываясь слезами.

– На что Вы надеялись? Неужели и впрямь – на господство?!

– Нет… Нет, зачем Вы так говорите…

– Так вот, такого на моей памяти ещё никто себе не позволял, слышите? Ни-кто… – он проговорил это таким многозначительным тоном, что Герман должен был понять, о ком конкретно идёт речь, но он не понимал или даже не хотел понимать.

– Я всё исправил, я всё исправил… – повторял без конца скульптор.

Солнце уже окончательно подняло глаза из-за горизонта и теперь осматривало фронт своих работ на ближайший день.

– Это нельзя исправить, – к голосу Смерти снова вернулись прежнее безразличие и уровень громкости.

Он повернулся и начал разглядывать полки, на которых красовались остатки товара, прикупленного Германом в «Вазе».

– Как тот кувшин. Помните? Когда я впервые пришёл к Вам. Вы сказали, что нельзя замазать или починить брак, можно лишь сделать заново. Вы так и сделали – заново.

– Но мы же и раньше воскрешали умерших не в срок, в чём разница?!

– Разница в том, что это были случайности, а не хладнокровный расчёт.

Герман держался за голову, которая буквально разрывалась на части. Он снова взглянул на часы – песок теперь ссыпался так неумолимо быстро, что Герману казалось, будто в любой момент у него может остановиться сердце. От этих мыслей мышцу в груди сводило. Он перевёл взгляд на металлический скелет, что успел обрасти лишь двумя ступнями, и, с трудом протаскивая через сухое горло слова, спросил:

– Значит, я умру?

– Все умирают. Таков закон.

– Наверно, я заслужил это… Что ж, надеюсь, что в следующей жизни я не допущу подобных ошибок, – эту фразу он произнёс вслух, но адресована была, скорее, самому себе.

– Боюсь, что пустыня не примет Вашу душу. Слишком велик грех.

Новое откровение Осириса повергло Германа в ещё большей шок.

– Что?! И что же мне теперь делать?!

– Наш с Вами договор всё ещё в силе. Вы можете сделать себе тело, и оно даст вам новый срок.

– Тело?! Да из чего же я его сделаю?! Сколько времени у меня осталось на сборы?

– Вы можете подсчитать, для этого ну….

– Хватит! – рявкнул скульптор, – перестаньте издеваться, скажите нормально, или я, по-Вашему, самый страшный преступник за всю историю человечества, что не заслуживаю даже знать, сколько мне отведено?! Хуже Гитлера?!

Осирис замолчал, видимо, обдумывая, стоит ли идти навстречу этому грешнику.

– Три недели, если точнее – двадцать дней.

Германа словно отхлестали по лицу мокрой тряпкой. Меньше суток назад он собирался жить вечно, строил планы, размышлял о скидках и наслаждался положением своих дел, а что сейчас? Ему осталось три недели. Целая вселенная, построенная им в собственной голове, рухнула, и на её руинах ему предстояло продержаться ещё каких-то двадцать дней, а всё из-за обычного кота и его проклятого хозяина.

– Вы поможете мне со сборами глины?

– Нет.

Герман чувствовал, как над его головой заносится острый топор.

– Даже после всего, что я сделал для Вас?!

– Для меня?! Всё, что Вы делали, Вы делали исключительно для себя. Думаю, оспаривать это глупо.

Герман безмолвно шлёпал губами, пытаясь зацепиться хотя бы за одну спасительную соломинку, прежде чем лезвие отсечёт его душу от тела и та останется навсегда во мраке.

– Ну а как же тот ребёнок?! Разве не по Вашей просьбе я дал ему второй шанс?

– Есть в Вас хоть что-то человеческое? Или Вы настолько покрылись коркой заботы о собственном положении на этом свете и в этом обществе, что для Вас не имеет значения, чем прикрываться? – Осирис опёрся о прилавок спиной и уставился в окно. – Я выполнил все условия обоих наших договоров, но в виде исключения я помогу Вам со сбором глины.

Герман впервые просиял лицом.

– Единожды, – рубанул с плеча Осирис, и топор воткнулся в сантиметре от шеи Германа.

Спать скульптор так и не лёг. Аспирин и кофе стали его завтраком этим скверным утром. Голова соображала туго, он без конца умывал лицо холодной водой, чтобы взбодриться, и думал над тем, как ему справиться со сложившейся ситуацией. Теоретически тело можно было уменьшить наполовину. Если убрать мускулатуру, укоротить руки, сделать более скромные плечи и впалую грудь, можно неплохо сэкономить на материале. Больше не имело значения, каким будет его подбородок, никаких элегантных ямочек, щёки теперь должны были быть просто двумя тонкими прослойками. Он был готов пожертвовать несколькими пальцами на ногах, если потребуется, и стать дистрофиком, лишь бы не провалиться в бездну и не постигать бесконечность в беспамятстве. Осирис честно признался, что не знает, что бывает с душами, которые выпадают из круговорота, и Герман не хотел стать тем, кто, возможно, расскажет ему об этом опыте когда-нибудь.

Весь свой день Герман провёл