– Считаешь, он охотится за мной?

– Нет, я думала над этим, – уверенно говорит она. – По-моему, он хочет передать тебе послание. Предупреждение. Слушай, у него нет мотива, ты ничего ему не сделал. Если бы Герхард охотился за тобой, он бы прикончил тебя на концерте. Или когда мы гуляли по лесу. Или у лодочного сарая. Или…

– Да-да, я понял намёк, – говорю я. – Я иду. Пришли мне адрес в Инсте.

Небольшая прогулка к Иде, думаю я. Ну и что, что у меня полицейский эскорт? Подумаешь.

Я выхожу в тихий коридор и, добравшись до мастерской, заглядываю в замочную скважину. Мама сидит перед мольбертом и рисует. Я вижу её спину, холст и красный сундук. Я иду дальше и останавливаюсь у открытой двери спальни Гарда. В комнате кто-то глухо кашляет, снова и снова. Кашель не прекращается, с Гардом что-то происходит. Рядом с ним на кровати лежит папа. Его грудь вздымается и опускается вместе с дыханием.

Я должен убраться из этого дома, от этих людей.

Я бросаю ещё один взгляд на Гарда и подумываю, не взять ли его с собой, но Гард болен, ему надо отдыхать, да и в любом случае я скоро вернусь.

Он, в конце концов, остаётся с родителями.

Я спускаюсь по лестнице, ступая на самый краешек ступенек, так они меньше скрипят, и вот уже выбегаю через заднюю дверь, пересекаю поляну и оказываюсь в лесу. Я прячусь за деревом и хочу взглянуть на полицейскую машину. Господи, отсюда её даже не видно. Если бы Герхард решил пробраться в дом, чтобы свернуть мне шею, он мог прогулочным шагом пройти от леса прямо к задней двери.

Всё это просто бред сумасшедшего.

Я иду по тракторной дороге, следуя указаниям гугл-карты. Деревья шумят и скрипят. Что это? Тонкий скрип у меня за спиной, как будто открылась дверь на ржавых петлях. Сердце замирает. Я сейчас сойду с ума.

Остаток пути я бегу и останавливаюсь только на лужайке перед красным двухэтажным домом. Трава доходит мне до колен, её давно не косили. На подъездной дорожке стоит остов автомобиля, на лужайке килем кверху лежит прогнившая лодка. Раскачивается оторванный водосток. Я смотрю на экран мобильного. Синяя точка прибыла по адресу, который я ввёл. Я звоню Иде:

– Кажется, я на месте.

– Подожди немного.

В окне показывается лицо, обрамлённое рыжими волосами. Ида машет мне. Лицо тут же исчезает из окна, и открывается входная дверь.

– А где твои родители? – спрашиваю я, входя в дом.

– Мы живём вдвоём с папой. Его сейчас нет, – говорит она. – Заходи, в прихожей холодно.

Я снимаю обувь и иду за ней в одну из комнат. Здесь пахнет ею.

– This is me, – произносит она.

Я оглядываюсь по сторонам и внезапно понимаю, что нахожусь в спальне Иды. Здесь она просыпается по утрам, а по вечерам сворачивается калачиком под одеялом. Кажется, я открыл тайную шкатулку Иды, словно я и не знал её до этого момента.

В углу письменный стол, монитор Мака отбрасывает свет, из колонок звучит тихая музыка. Я обращаю внимание на куклу, лежащую на полке. Это пупс в розовом комбезе в белый горошек и в такой же шапке.

– Это подарок мамы, – говорит она, заметив, куда я смотрю. Она немного смущена.

Я прикасаюсь к кукле – и тут же отдёргиваю руку, потому что раздаётся резкий и долгий детский плач.

Ида хохочет, прикрыв рот ладонью:

– Она страшно орёт, если её тронуть.

– Да уж, – киваю я и иду дальше.

Я вижу плакат на стене – рыжеволосая девушка в окружении трёх парней. На плакате написано Paramore. Фотка тех же людей выложена в её аккаунте в Инсте.

– А это? – спрашиваю я, указывая на плакат.

– Её зовут Хэйли Уильямс, – говорит Ида. – Она вокалистка. Говорят, я на неё похожа. – Она улыбается, и я думаю, что она, наверное, гордится тем, что похожа на известного человека.

– Похожа, – говорю я и сажусь на стул у письменного стола.

– Все говорят о тебе. – Она устраивается на кровати. – Не то чтобы я много с кем болтала, но я слышала разговоры в магазине. Видела много упоминаний о тебе в городском чате. Множество комментариев по поводу газетной статьи. Кажется, весь Ботсвик только и делает, что обсуждает твою встречу с Герхардом.

– Неужели есть что обсуждать?

– Ты не из Ботсвика. Ты не можешь понять. Мы, те, кто вырос здесь, всегда боялись Герхарда. Старшие дети в школе пугали им нас, малышей. А теперь… – Она замолкает. – Теперь он вернулся – и Ботсвик на первых полосах всех газет. «ВГ». «Дагбладет». «Афтенпостен».

Убирайтесь из того дома.

– О чём он меня предупреждал?

– Не знаю, – пожимает плечами она. – О той женщине? О той, о ком говорил Гард?

Она придёт, и она нас ненавидит.

– Алина, – шепчу я. – Кто она? Что она сделает? И почему мои родители так странно себя ведут?

– И ещё – почему Герхард вернулся именно сейчас? – говорит Ида. – Где он был?

От всех этих вопросов голова у меня идёт кругом, и я отворачиваюсь. Мой взгляд останавливается на фотографии в рамке на письменном столе. Это портрет женщины с рыжими кудрявыми волосами. Она улыбается в объектив, глаза её сверкают.

– Кто это?

– Моя мама, – отвечает Ида. – Она умерла, когда мне было шесть.

– О-о-о, – говорю я и замолкаю.

– Это случилось давно, – произносит Ида, – я её не помню.

– Ужасно. Наверное, это ужасно. Я имею в виду – не помнить маму.

Я тут же жалею о сказанном. Каким же надо быть идиотом! Снова наступает тишина, на этот раз на несколько секунд. На глазах Иды наворачиваются слёзы, и она прячет лицо в руках, чтобы скрыть их.

– Сорри, – произносит она и выдавливает из себя смешок.

– Я не должен был так говорить.

– Всё в порядке, – Ида криво улыбается. – Это много для меня значит.

– Что им-менно?

– Что ты переехал сюда, – говорит она. – Я поняла это, ещё когда увидела тебя у магазина. Это было в твоём пустом взгляде. Ты такой же, как я. Мы… мы как благородные газы – ни с кем не вступаем в реакцию. – Она прикусывает губу, а потом продолжает: – Я всю жизнь думала, что лучшее во мне – это козырь, который я прячу в рукаве, карта, которую никто не видел. И что однажды я вытащу эту карту и кому-нибудь покажу. Мне кажется, именно это происходит сейчас: я показываю тебе карту, которую прятала в рукаве всю жизнь.

У меня появляется желание рассказать ей, как она перевернула мою жизнь