что мы никогда больше о ней не услышим… – из воронка выгружали закрытые носилки.

Бывшие коллеги, из местной госбезопасности, сообщили Журавлеву, что, кроме ареста медсестры, милиция начала проверки на улице Чкалова и в прилегающих переулках:

– Они будут раскручивать дело, искать сообщников медсестры, среди прихожан городских церквей… – Журавлев не сомневался, что никаких сообщников у пожилой женщины нет:

– Она сама тоже виновата только в том, что ходила в храм, и молилась… – носилками занялись прилетевшие на ТУ-104 солдаты, в форме внутренних войск:

– Врач там имеется, – Журавлев прищурился, – интересно, куда ее везут… – он понимал, что никогда этого не узнает. Допив кофе, он прислонился лбом к холодному стеклу:

– Но, как сказал первый секретарь обкома, Москва не потерпит нерасторопности. Они хотят устроить процесс верующих, в преддверии областной партийной конференции… – Журавлев бросил взгляд на отрывной календарь, на стене диспетчерской:

– Шестое января. День рождения героини французского народа, борца с самодержавием, Жанны Д’Арк… – генерал подумал:

– О Жанне тоже говорили, что она сумасшедшая. Она заявляла, что видела ангелов и Бога, что призвана свыше, для своей миссии. Сейчас ее бы сгноили в клинике для умалишенных, а тогда отправили на костер… – Журавлев предполагал, что и Зоя, не моргнув глазом, пошла бы в огонь, за веру:

– И медсестра, пока молчащая, тоже не дрогнет… – на поле разворачивался ТУ-104. Журавлев подавил желание поднять трубку телефона и связаться с пилотами:

– Бесполезно, никто меня не послушает. Я не рискну должностью и семьей ради разговора с сумасшедшей. Тем более, она и не разговаривает… – Михаил Иванович хотел выяснить что-то о графине Марте:

– Чушь, суеверия, – рассердился он, – Зоя ничего о Марте не знает, и не узнает. Я только напрасно потеряю время… – он переждал знакомое, тоскливое чувство, внутри:

– Оставь, графиня Марта, скорее всего, давно мертва. Наша Марта похожа на нее, вот и все… – красные огни реактивного самолета пропали во тьме. Ветер бросал в окно диспетчерской мокрые хлопья снега. Журавлев вспомнил:

– Марта грустит, при такой погоде. Странно, она должна была привыкнуть к ненастью, на севере… – надев штатское пальто, с меховым воротником, он набрал трехзначный номер военного гаража: «Подавайте мою машину».

Серебряная ложка опустилась в чашку со свежей ряженкой. Уютно пахло овсянкой, сваренной на сливках, румяным беконом, поджаренным хлебом.

По воскресеньям Журавлевы завтракали с детьми. В полукруглом окне ротонды виднелся белый лед, на широкой Волге. Ветер трепал алые флаги, украшавшие фонарные столбы, на гранитной набережной.

Марта, в домашнем, синем платье, с аккуратным фартучком, одной рукой орудовала ложкой. Девочка перелистывала тяжелый том Большой Советской Энциклопедии, на крахмальной скатерти.

Вчера вечером, когда генерал Журавлев вернулся из командировки, Маша, за семейным чаем, играла на фортепьяно. Наталья заметила:

– Марта, преподавательница говорит, что у тебя тоже хороший слух. Может быть, ты начнешь учиться музыке… – девочка насупила высокий лоб:

– Только не на фортепьяно, мама Наташа. Я почитаю энциклопедию, выберу инструмент… – Наташа надеялась на скрипку или виолончель:

– Будет очень красиво, семейный дуэт… – облизав ложку, Марта помахала ей:

– Нашла! Я буду играть на терменвоксе… – девочка прочла:

– Управление звуком инструмента происходит в результате свободного перемещения рук исполнителя, в электромагнитном поле, вблизи двух металлических антенн… – Марта, изящно, отпила какао:

– Изобретатель инструмента, товарищ Термен, встречался с Владимиром Ильичом. Товарищ Ленин предложил, чтобы кремлевские куранты тоже управлялись электромагнитным полем… – зеленые глаза девочки заблестели:

– Представляете, Владимир Ильич сам играл на терменвоксе… – с Владимиром Ильичом было не поспорить, но Наталья вздохнула:

– Где нам взять такой инструмент, милая… – Марта, небрежно, отозвалась:

– Я сама его построю, разумеется. Интересно, где сейчас работает товарищ Термен…

Генерал Журавлев отлично знал, где трудится бывший зэка Термен, переехавший из нью-йоркской студии на Лубянку, а оттуда, на Колыму. Термена, обеспечивавшего легальную крышу для резидентуры советской разведки в Нью-Йорке, арестовали в тридцать девятом году, отозвав его в СССР. Инженеру и музыканту вменяли в вину подготовку убийства Кирова:

– Якобы группа астрономов из Пулковской обсерватории собиралась поместить фугас в маятник Фуко, в Исаакиевском соборе… – Журавлев поморщился, – Термен должен был удаленно взорвать заряд, при визите Кирова. Редкостная чушь… – Термен, получивший десятку, начинал на Колыме бригадиром:

– Но Берия быстро выдернул его из лагеря и отправил в шарашку… – до сорок восьмого года Термен работал с зэка Королевым, проектируя беспилотные летательные аппараты:

– Он остался в шарашке, то есть в конструкторском бюро, на добровольных началах. Надо организовать его встречу с Мартой, пусть дает ей уроки… – Термен, получивший Сталинскую премию за свои изобретения, занимался созданием подслушивающих устройств.

Генерал Журавлев улыбнулся:

– Я уверен, что товарищ Термен отдает все силы советской науке… – он бросил взгляд на бледное лицо старшей дочери:

– Машенька выглядит усталой, несмотря на каникулы. Надо взять выходной, отправиться с детьми в лес, походить на лыжах. Саша через три дня улетает в Ленинград… – Журавлевы обещали суворовцу навестить его на Первое Мая:

– Девочкам понравится в городе, – довольно подумал генерал, – сводим их в Эрмитаж, в Русский Музей, посидим в «Севере». Марта обрадуется, она увидит маятник Фуко…

Маша не могла слушать болтовню о терменвоксе или предстоящей экскурсии в художественный музей. Вчера, увидевшись с Иваном Григорьевичем в многолюдной вокзальной столовой, она узнала, что органы, как называл их старик, арестовали матушку Веру:

– Теперь Зою никак не спасти… – Маша заставляла себя спокойно пить кофе с молоком, – Иван Григорьевич сказал, что ее отправили в Москву, или еще куда-то… – Маша, искоса, взглянула на довольное, румяное лицо матери:

– Она виделась с матушкой Верой. Иван Григорьевич считает, что мама послала анонимный донос, в органы… – Машу затошнило:

– Зачем? Матушка Вера была добрая женщина, она никому не делала зла… – в столовой Маша сказала Князеву, что ему тоже надо уезжать:

– Мой отец… – Маша запнулась, – раньше работал в системе госбезопасности. Я знаю, как они ведут дела. Вы обедали у матушки Веры, Иван Григорьевич, вас видели ее соседи. На вас могут донести… – старик смотрел поверх ее головы:

– Ты говорила, что мы больше не встретимся, а получилось иначе, Мария… – Князев помолчал:

– Может быть, наши дороги опять пересекутся… – допив слабый чай, он водрузил на седую голову затрепанный треух:

– Рождество Христово отпразднуем, и уеду. Куда ехать, от великого праздника… – Маша обвела глазами столовую:

– Раньше рождественские елки украшали фигурками ангелов, а теперь вешают на них красные звезды, и шары, с профилем Ленина. Ленин велел расстреливать священников. Сталин их арестовывал, ссылал в лагеря, казнил… – отец, с аппетитом, ел большой бутерброд, с черной икрой. Маше стало противно:

– Мама донесла на матушку Веру, встретив ее в церкви. Мама, наверняка, зашла туда из любопытства. Она не может быть верующей, как и папа. Когда папа работал в органах, он, наверняка, допрашивал священников… – Маша отодвинула почти нетронутую тарелку с омлетом:

– Ты себя плохо чувствуешь, что ли… – услышала она шепот Саши. Девушка, незаметно, качнула головой:

– Просто не хочу есть… – у нее имелась записка с телефоном надежной квартиры. Выехав из Дома Колхозника, Князев поселился в частном доме:

– Надо позвонить ему из автомата, поздравить с праздником, – решила Маша, – у художественного музея есть будка… – из дома звонить было опасно. Маша не была уверена, что телефоны в апартаментах не прослушиваются. Очередная песня о Ленине, по радио, закончилась. Раздался важный голос диктора:

– В Москве семь утра, седьмого января. Прослушайте последние известия. Согласно решению Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза, сняты все несправедливые, клеветнические обвинения, со стойкого продолжателя дела Ленина, старого большевика, героя гражданской войны, Александра Даниловича Горского…

Маша еще никогда не навещала коммунальных квартир.

Ее соученицы, и в Москве, и в Куйбышеве, жили в отдельных апартаментах, зачастую, даже в особняках, как и она сама. На кухне орудовали повара, за семейным гардеробом следили горничные, за рулем темных «Побед» сидели шоферы.

По телефону, Иван Григорьевич, уверил ее, что комнаты безопасны. Стоя в промороженной телефонной будке,